Михаил Строгов

— Должно быть, — равнодушно отвечал тот.

— Кто же победил?

— Не знаю, — был ответ.

На вопрос Строгова, действует ли еще телеграф, чиновник отвечал, что депеши можно посылать до границы Европейской России по гривеннику за слово, и, сообщив это, принял выжидательную позу.

Строгов собирался ответить невозмутимому телеграфисту, что не нуждается в его услугах, как вдруг дверь с шумом распахнулась, и на пороге показались два посетителя, которых наш герой тотчас узнал. Это были корреспонденты-соперники, Альсид Жоливе и Гарри Блэнт. Они выехали из Ишима несколькими часами позже Строгова, но прибыли в Колывань раньше него, благодаря тому, что нашего героя задержала трехдневная остановка после несчастной переправы через Иртыш.

Покинув Колывань в то самое время, когда сражение завязывалось уже на улицах города, оба журналиста поспешили в телеграфную контору, чтобы сообщить своим газетам самые свежие новости.

Строгов, которому встреча с ними была неприятна, отошел в сторону.

У обоих корреспондентов было в руках по клочку бумаги с написанным карандашом текстом телеграммы, но англичанин успел опередить своего коллегу и занять место у конторки. Он вынул из кармана целую пачку кредитных билетов и положил на виду.

Телеграфист застучал на своем аппарате, читая вслух депешу:

— «Лондон, редакция „Ежедневного Телеграфа“. Шестого августа, из Колывани. Между русскими и бухарцами произошло сражение. Русские войска разбиты. Бухарцы овладели Колыванью».

Жоливе хотел оттолкнуть своего соперника, чтобы, в свою очередь, отправить телеграмму вымышленной кузине, но англичанин и не подумал уступить ему места: он намеривался передавать события по мере того, как они происходят.

— Но позвольте, ведь ваша телеграмма окончена, — попробовал протестовать француз.

— Нет еще, — спокойно возразил Блэнт.

Он написал еще несколько слов и протянул записку телеграфисту.

Тот прочел вслух:

— «Вначале Бог сотворил небо и землю».

Англичанин придумал телеграфировать начальный стих книги «Бытия», чтобы выгадать время, не покидая своей позиции.

«Что за важность для нашей редакции переплатить сотню-другую, — думал он, — зато она прежде всех узнает последние новости, а французы могут и подождать».

Легко представить себе негодование Жоливе, когда он понял хитрую уловку соперника. Он решил насильно передать телеграфисту свою депешу, но тот остановил его словами:

— Потрудитесь подождать очереди.

Пока его телеграмма передавалась по назначению, Блэнт подошел к окну, наблюдая за пожаром, который все увеличивался. Затем он вернулся к столу и просил телеграфировать следующее:

«Пожар угрожает всей правой части города. Две церкви горят. Земля была неустроена, а Дух Божий носился над водою».

Жоливе снова попытался привлечь внимание телеграфиста, но тот возразил прежним спокойным тоном:

— Подождите, черед еще не за вами.

«Жители бегут, — продолжал англичанин. — Господь сказал: да будет свет, и явился свет».

Бешенство Жоливе не поддается описанию. На этот раз, однако, он был счастливее. Коллега его слишком долго оставался у окна, выжидая новостей. Ловкий француз потихоньку занял его место и передал свою телеграмму, которая была составлена в следующих выражениях:

«Париж. Монмартр. Мадлене Жоливе. 6-го августа, из Колывани. Русские потерпели поражение и бегут. Бухарская конница преследует их».

Между тем выстрелы становились все чаще и сильнее. Вдруг все здание дрогнуло. Окно было разбито вдребезги, и большое ядро упало посреди комнаты. Жоливе подскочил к нему быстрее молнии, схватил ядро и выбросил его наружу. Затем, вернувшись к конторке телеграфиста, он продолжал спокойно диктовать.

Перестрелка раздавалась уже совсем вблизи, несколько пуль просвистели в воздухе, и одна из них попала в плечо английскому корреспонденту. Он упал. Жоливе, нимало не смущаясь, хотел уже прибавить в своей телеграмме: «Гарри Блэнт, корреспондент „Ежедневного Телеграфа“, получил рану в плечо», когда телеграфист все так же флегматично произнес:

— Проволока испорчена, — и, встав со своего места, неторопливо вышел через боковую дверь.

Минуту спустя бухарцы уже ворвались в телеграфную контору. Жоливе взвалил раненого коллегу на плечи и хотел бежать, но было поздно: оба корреспондента, а с ними вместе и Строгов, попались в плен.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА I. ЛАГЕРЬ ФЕОФАР-ХАНА

На расстоянии суток ходьбы от Колывани, в нескольких верстах от местечка Дьячинска, тянется широкая, поросшая высокими елями и кедрами долина. Летом в жаркую пору эта часть степи служила обыкновенно пристанищем для кочующих сибирских народов. Здесь паслись и кормились их многочисленные стада. Но теперь вы не нашли бы там ни одного из этих мирных кочевников. И, однако, степь не была пустынна. Напротив, там царило необычайное оживление, там пестрели бесчисленные бухарские палатки, там раскинулся лагерем Феофар-Хан, жестокий эмир бухарский, и, наконец, куда на следующий день, 7 августа, должны были быть приведены несчастные, захваченные в плен при Колывани, после победы бухарцев над маленьким русским отрядом. Из этих двух тысяч людей, стиснутых между неприятельских колонн, опиравшихся одновременно и на Омск, и на Томск, осталось всего только несколько сотен человек! События принимали дурной оборот. Конечно, подобное положение дел не могло продолжаться. Рано или поздно русские должны были прогнать эти дикие орды жестоких завоевателей, пока же приходилось мириться с горькой действительностью. Бухарцы достигли уже средней Сибири, и набеги их грозили распространиться еще далее; не было известно только, какие губернии, западные или восточные, первыми подвергнутся их кровожадным разбоям. Иркутск был со всех сторон отрезан от Европы. Если войска с Амура и Якутской области не подоспеют к нему вовремя, то эта столица Азиатской России, предоставленная своим собственным слабым силам, должна была неминуемо достаться в руки бухарцам, и, прежде чем она получила бы свою свободу, великий князь, брат государя, сделался бы жертвой мщения Ивана Огарева.

Что же сталось с Михаилом Строговым? Смирился ли он наконец под тяжестью обрушившихся на него несчастий? Считал ли он свое дело проигранным, возложенное на него поручение — неисполнимым?

Итак, он был жив, даже не ранен, царское письмо было при нем, его инкогнито никто не нарушил. Правда, он находился в числе военнопленных, принужденный разделять с ними их печальную участь. Но ведь, приближаясь к Томску, он в то же время приближался и к Иркутску. В конце концов он все-таки шел впереди Ивана Огарева.

«О, я дойду! «— мысленно и неоднократно повторял он сам себе. После дела при Колывани вся жизнь его сосредоточивалась теперь только на этой мысли — стать снова свободным! Но как убежать от свирепых солдат эмира? Придет время — он увидит.

Лагерь Феофара представлял собой действительно великолепное по своей живописности зрелище. Тысячи палаток из звериных шкур, войлока и ярких шелковых материй сверкали на солнце всеми цветами радуги. Громадные кисти, украшавшие их конические вершины, как султаны, качались среди разноцветных значков, знамен и штандартов.

Обстановка, окружавшая Феофара в данную минуту, носила на себе характер исключительно военный, походный. Частная же его квартира, гарем, его собственный и его приближенных, находились в Томске, бывшем в то время также в руках у татар.

Томску предстояло оставаться резиденцией эмира вплоть до той минуты, когда его должна была сменить столица Восточной Сибири.

Палатка Феофара своей роскошью выделялась среди всех окружавших ее. Она стояла по самой середине широкой лужайки, окаймленной чудными раскидистыми березами и темными, гигантскими елями. Блестящая шелковая материя, живописно подобранная при входе шелковыми шнурами с золотой бахромой и золотыми же кистями, падала на землю тяжелыми, красивыми складками. Перед ханским шатром стоял стол лакированного дерева, украшенный инкрустацией из драгоценных камней. На столе лежала раскрытая священная книга Коран, страницы которой были сделаны из тонких золотых листов с искусно выгравированным на них текстом. Над шатром развевалось бухарское знамя, разделенное на четыре поля оружием эмира.