Записки пинчраннера

Что за чушь он несет, — растерялся допрашивавший меня бюрократишка и, позволив юнцам, стоявшим за моей спиной, снова прокричать издевательское Ну! продолжал: — Сразу же после удачного покушения на Могущественного господина А. мы получили донесение об успехе операции.

В таком случае вам, наверно, должно быть также известно, что ему двадцать восемь лет? Это Мори. А я, восемнадцатилетний, отец Мори! Конструктивная беседа между нами возможна только после того, как вы осознаете факт превращения!

Конструктивная беседа — это ладно. Я спрашиваю о другом — кто ты?! Кто ты? Я могу спросить и иным способом, но, по-моему, тебя уже достаточно били ногами, а? Поступай ризонабли [24]. Кто ты?

Этот чертов бюрократишка не столько спрашивал меня, сколько подстрекал солдат у меня за спиной. Послушных солдат, насмешливо кричавших Ну! каждый раз, когда он замолкал.

Я вам уже сказал — отец Мори. А тот, кто вместе со студенткой — кажется, она из вашей группы — совершил покушение на Могущественного господина А., — мой сын Мори. Мне кажется, я с самого начала пытался поступать ризонабли.

Я туповат и поэтому хочу уточнить основные цифры. Вам восемнадцать лет, а вашему сыну двадцать восемь? Следовательно, вы родились, когда ему было десять лет, каким же образом вам удалось родиться? Из грыжи, которую вырезали сыну?

В этой мысли я неожиданно уловил нечто позволяющее мне счастливо использовать его непонимание. Поняв, что допрашивающий меня толстоватый, среднего роста бюрократишка не так зауряден и туп, каким пытался казаться, я ждал, пока утихомирятся его солдаты, неистово вопившие Ну!.

Раньше мне было тридцать восемь лет, и я был отцом восьмилетнего Мори. Если вы хотите уточнить основные цифры; исходите из этого. Потом произошло мое и Мори превращение, я помолодел на двадцать лет, а Мори на двадцать лет повзрослел. Простая арифметика.

Революционеры выступают против любой дискриминации, потому и только что употребленное вами слово я не стану использовать против вас. Вы сказали «эпилепсия»?[25] Это из-за нее у вас с головой не все в порядке? Мы, революционеры, не дискриминируем даже душевнобольных…

Ты спутал эти слова вполне сознательно, так что твои действия и есть дискриминация. У меня тоже достаточно опыта по этой части. То, что я объясняю, — предельно просто. Если есть желание меня понять! Мори пошел выполнять задуманное дело вместе со студенткой из вашей группы. Но дело это совершалось лишь во имя осуществления миссии, возложенной на него превращением, а вовсе не для того, чтобы показать разницу между вашей группой и враждебной вам группировкой. Мори не ваш боец!.. Вы, кажется, уже пытались разобраться, что представляет собой Могущественный господин А.? Вы даже устраиваете собрание в честь человека, совершившего на него покушение, но даже это ничего не изменило — ваши представления о Могущественном господине А. остались весьма туманными, верно? Кем является для вас Могущественный господин А.? Почему на него нужно было совершать покушение? Если такая необходимость существовала, почему вы не сделали этого до Мори?

Говоря это, я смотрел в глаза допрашивающего меня бюрокрагишки — не зря говорят, если хочешь силой духа удержать собаку от нападения, не отводи от нее глаза, ха-ха. Вокруг его толстого носика появились красные пятна, темные очки как бы зеркально отражали мой взгляд, на лице разлилось холодное безразличие. Безразличие к тем мукам, которые я вскоре должен был испытать. А тут стоявшие у него за спиной юнцы, обессилившие уже от смеха, теперь прониклись ко мне еще большей враждебностью, беззастенчиво источая ужасную вонь. В любую минуту они могли подскочить к своим металлическим трубам и устроить мне сотню внутренних кровоизлияний. И тут Добровольный арбитр ловко взялся за свое ремесло.

Не провоцируйте отца Мори, перестаньте подстрекать молодых ребят. Отец Мори действительно родственник покушавшегося на Могущественного господина А. Если он вбил себе что-то в голову — пускай себе. Раз он с такой начинкой в голове полезен для движения… Отец Мори полезен. Предположим, вам удастся, обманув бдительность властей, доставить в университет Мори; тогда заявление, которое он сделает на собрании, будет переводить отец Мори. Он единственный человек, который может это сделать!

Боец Мори уже прибыл в университет, — как о чем-то ничего не значащем сказал допрашивающий меня бюрократишка. — Из-за раны на голове говорить ему действительно трудно, и во время выступления он нуждается в помощнике… Боец Мори, преодолев все трудности, выполнил свой долг, но он и в самом деле неразговорчив.

Согласны! — завопил безумный хор, и доски, которыми были забиты окна, задребезжали! Юнцы, оравшие все это время грубыми, хриплыми голосами и утомившиеся, стояли теперь с растерянными лицами, они показались мне отвратительными подонками! Потом… безрассудство восемнадцатилетнего… Не сдерживая яростного возмущения бюрократишкой, который пытался, используя Мори, привлечь на свою сторону молодежь, я очертя голову бросился на него с кулаками! И при этом кричал, пронзительным голосом:,

Верните моего Мори! Не смейте называть Мори наш боец! Верните Мори!

Но успел ли я все это прокричать? Голова, в которую целились мои кулаки, неожиданно нырнула вниз, вместо нее возникли две совершенно одинаковые заводные куклы, которые отбросили меня назад! Я стукнулся затылком о доски, которыми были забиты окна, и упал на пол, подтвердив этим эффективность удара. Сознание я не потерял, но боль ощутил сполна и сделал вид, что лишился чувств. Источником энергии, питавшим насилие этих солдат, было нечто огромное, не поддающееся измерению, как в том фильме о боях в дельте Меконга, оно выплескивалось наружу в отвратительном выражении их искаженных ненавистью лиц, и это нечто полностью исключало всякое сопротивление.

Некоторое время я притворялся, что нахожусь без памяти… Для других это выглядело так, если бы я действительно лишился чувств, ха-ха. Меня постарались привести в себя, но такими методами, перед которыми бледнеют слова «жестокий» или «принудительный», и заставили снова, уже по-настоящему, лишиться чувств. В конце концов мне удалось избежать смерти от побоев только благодаря изворотливости Добровольного арбитра. Он оценил обстановку и начал действовать. Прежде всего он добился того, что меня оставили лежать на полу. Далее, как человек, прятавший бойца Мори, он настоял на своем праве увидеться с героем. Наконец все покинули камеру, оставив одного охранника.

Я лежал на полу, налипшая на ней давнишняя и свежая грязь пропиталась кровью, которая струилась из носа и ушей. Я лежал на мятых, перепачканных листовках, пахнувших типографской краской. Усугубляя жестокую физическую боль, меня мучило и нечто иное — страшное предчувствие. В ушах звучала строка из Библии, правда несколько измененная: «Прежде чем пропоет петух, ты трижды отречешься от себя, превратившегося». Причем «ты» относилось не ко мне, а к Мори. Мной овладел ужас — а вдруг Мори забыл о миссии, ради которой произошло наше превращение, переметнувшись в лагерь тех, кто называет его наш боец?!

Я полагал, что покушение на Патрона, совершенное Мори, было первым шагом в выполнении возложенной на нас миссии, и решил действовать, чтобы выполнить ее до конца, и вот, избитый до полусмерти, валяюсь теперь здесь. А вдруг это просто театр одного актера и этот актер — я? Может быть, все гораздо проще: в студентке Мори нашел прекрасного партнера для чувственных наслаждений и в благодарность за это, выполняя ее приказ, совершил покушение на Патрона? Это прекрасно сочетается с тем фактом, что после покушения именно студентка доложила о случившемся.

Но тогда его действия противоречат задачам нашего превращения, вот и вышло так, что Мори ранен, а по его следу гонится полиция; я же мечусь, как слепой кутенок. Как знать, не погибнут ли двое превратившихся, так и не выполнив миссию, возложенную на них космической волей?