Записки пинчраннера

Одетые в маскировочную форму солдаты совершают поход, широко растянувшись по берегам горной реки — до самого редколесья на склонах холмов. Движутся они проворно, но размеренно. Они идут, напевая высокими голосами, еще более чистыми, чем журчание реки: ЛИ… ЛИ… ЛИ… Эти ЛИ… ЛИ… ЛИ… должны взбодрить товарищей, удовлетворить собственную тайную гордость. Эти ЛИ… ЛИ… ЛИ… отличались от тех криков, которые настигали меня, когда я, помешанный на бейсболе мальчишка, замирал на базе, привлекая к себе всеобщее внимание! Благодаря одному этому новому хору ЛИ… ЛИ… ЛИ… мы с Мори, только что влившиеся в Корпус лососей, ясно осознали, каких идеальных людей собрал он в своих рядах. И мы тоже шли, радостно выкрикивая ЛИ… ЛИ… ЛИ… В бойцах, шагавших бок о бок с нами, мы беспрерывно узнавали самых разных людей, с которыми сталкивались в жизни. А, и ты тоже здесь! — неподдельно удивлялись мы и восклицали:

— Значит, ты и в самом деле боец Корпуса лососей! Колонна двигалась, будто проецируясь на стереоэкран, поэтому мы с Мори беспрерывно обнаруживали среди солдат наших старых знакомых.

Образы этих дорогих мне людей переполняли мою погруженную в сон душу, успокаивали ее, символизировали мое полное освобождение. Осколки моего прошлого, нашедшие приют в их существовании, словно говорили мне: Нет, твоя жизнь до сих пор не была так уж безнадежно плохой. Разумеется, это чувство разделял со мной Мори. Мы мужественно шли с ним вперед. Мне казалось, что, взглянув за стереоэкран, я увижу в колонне, напоминавшей косяк лососей цвета распустившейся вишни, и нас — себя и Мори, — смело идущих вперед. Вдруг на стереоэкране показался повесившийся в Париже товарищ с обмотанной бинтом шеей. Он шагал опустив голову, по мелководью, заросшему водорослями, глаза его метали фиолетовые искры. За ним следовала похожая на сестру милосердия его жена-француженка. Она уже знала о его смерти, но, как ни странно, держалась так, будто совершенно не ощущает этого…

Участвовал в походе и Справедливец . Из-за неумения врача, собиравшего по кускам его растерзанное тело, он двигался, как кукла, скрепленная в суставах гвоздями, руки его были сцеплены на груди. Весь его облик, казалось, говорил о том, что, совершая Великий поход, он решает новую математическую проблему. Делая вид, что не замечает фиолетовых искр, сверкавших и в глазах Справедливца, за ним покорно следовала Ооно Сакурао. Без ее помощи двигавшаяся вперед пожилая кукла-солдат упала бы навзничь. Как только объявлялся привал, Справедливец прятался с Ооно в зарослях ивы, и они не спеша, как и подобает в их возрасте, предавались любви, ха-ха.

Я заглянул в прошлое с проницательностью ясновидца — потасовка на митинге, выхваченная из мрака яркой вспышкой и выглядевшая фарсом, обернулась огромным беспорядочным сражением Корпуса лососей, стремящегося разрушить принимающий все большие масштабы, охватывающий все новые области замысел Патрона господствовать над людьми. Вспомните мужество Справедливца, сражавшегося своими вставными челюстями, которыми он манипулировал точно кастаньетами!

Однако теперь это было уже не то символическое сражение, а подлинная наступательная операция Корпуса лососей. И все солдаты воинственно кричали ЛИ… ЛИ… ЛИ… ЛИ… призывая свергнуть самого могущественного и самого отвратительного врага — Патрона.

Тут, вскрикнув, я проснулся. Это было мучительное пробуждение — сон, знаменовавший наше с Мори духовное освобождение, неожиданно наткнувшись на глухую стену, рассыпался. Острые шипы кошмара, проникнув из сна в действительность, оставили в моем пробудившемся теле и духе страшные раны. Не вселилась ли космическая воля, сотворившая наше с Мори превращение, и в самого Патрона, по прихоти которого Корпус лососей совершал свой Великий поход? Что же будет с нами, если он в самом деле есть та самая космическая воля, предопределившая наше с Мори превращение?

От холода и ужаса пронзившей меня мысли я дрожал, плотно закрыв глаза, но тут почувствовал прикосновение к щеке намокшей от стекавших по стеклу капелек воды занавески и понял, что нахожусь не у врат космического ада, а в микроавтобусе, вместе с Мори. Отогнув край занавески, я выглянул наружу — внизу вдалеке виднелся порт Иокогама, а наш автобус стоял у сломанной ограды, окружавшей жилой массив на холме. Предрассветное небо было темно-серым, подернутым молочной пеленой, а высоко над портом пелена эта уже слегка розовела. Из-за холма доносился грохот, напоминавший землетрясение, — там, наверно, проходила автострада. Из моего сознания еще не исчезла машина жены, бывшей жены, и ее брата-великана, обгонявшая тяжелые грузовики. Плотно прикрыв занавеску, я вернулся в холодную тьму и некоторое время прислушивался к сонному дыханию Мори, к сонному дыханию спящих в микроавтобусе товарищей… Да, забыл сказать, в моем сне в Великом походе Корпуса лососей участвовали и вы, писатель-невидимка, и ваш сын, ха-ха.

ГЛАВА XI В ТОКИО ПРИБЫВАЮТ РЯЖЕНЫЕ

1

Наверно, я должен продолжать свой рассказ, стараясь не погрязнуть в мельчайших деталях. Но все эти мелочи представляются мне чрезвычайно важными — ведь в то время, пока я рассказываю о них, а вы записываете, Мори и я, превратившись, живем полной жизнью, и, если я вдруг умолкну, вам, мне кажется, тоже станет неуютно.

К тому же я не убежден, что буквально все сказанное мной записывается без малейшего пропуска. Неухоженный лес моих слов вы вырубаете по своему усмотрению и превращаете его в стилистически обработанный, где легко дышится. Я так и предполагал, что в этом и проявится связь моих слов и ваших записок. Именно поэтому я и говорил обо всем так подробно, опасаясь, как бы вы в своих записках не опустили те места, которые позволят понять, что та или иная мелочь имеет глубокий смысл. Однако я надеюсь, вы записали то, о чем я веду рассказ, не выбирая, что оставить в нем, а что из него выбросить.

Таким образом, вам, возможно, потребуется еще несколько десятков тысяч иероглифов, пока мы дойдем до действий, которые проявят космический смысл нашего с Мори превращения. И не окажется ли так, что, пока я говорю, а вы записываете, завершающие действия, к которым мы должны перейти, окончатся провалом? Ведь реальное существование двоих превратившихся, меня и Мори, обеспечивается только вашими записками.

Я уже однажды отмечал, что как писатель-невидимка, записывая слова ведущего рассказ отца Мори, я испытываю на себе его влияние. Но, я думаю, и отец Мори все глубже ощущает влияние этих записок. Например, интерес к слову, который он обнаруживает. Его интерес сродни тому, который возникает благодаря опыту лишь у тех, для кого обращение к слову — профессия.

Во всяком случае, повторное упоминание о наших отношениях, состоящих в том, что мы совместно несем бремя написанных слов, несомненно, полезно. Писатель-невидимка не прервет своих записок до тех пор, пока отец Мори не скажет, что ему наконец удалось выявить истинный смысл своего и Мори превращения. Писатель-невидимка требует, чтобы отец Мори не прекращал рассказа до того момента, пока не скажет, что истинный смысл их превращения выявлен. Если же, несмотря на это, отец Мори односторонне прекратит связь со мной, новой обязанностью писателя-невидимки будет найти его — хоть из-под земли вытащить — и заставить сказать, какова была миссия, возложенная превращением на него и Мори.

Я это обещаю. Но я придумал встречный план, на случай, если окажусь не в состоянии произносить слова. Поскольку мы совместно несем бремя слов, написанных вами самопроизвольно, то, если я окажусь не в состоянии произносить их, вы должны будете прислушиваться к словам, продолжающим самопроизвольно возникать в вас, и записывать их. И должны будете выявить в своих записках истинный смысл превращения моего и Мори. Если в ближайшее время я окажусь не в состоянии произносить слова, будучи арестован или убит, причиной явятся реальные действия, к которым мы с Мори приступим. О наших действиях в самом общем виде сообщит пресса, поэтому вам будет нетрудно произнести слова вместо меня, а потом записать их. Опыт у вас в этом немалый, ха-ха.