Древо жизни. Книга 3

– Представляю, – посерьёзнел Эл.

– К чему рожать новых рабов и пушечное мясо? Лучше совсем не иметь детей. Хотя бы года три-четыре. Если изменят режим и сделают его более человеческим, то бабоньки наверстают упущенное, а нет, так нет. В чем главная сила земли нашей? В детишках, в этой молодой поросли, и в бабах, которые эту поросль выращивают. Вот где корень всего сущего. А ты посмотри, что с ними делают?! Бабы наши надрываются на работе наравне с мужиками. Где ей время взять воспитывать и растить детей? Утром, чуть свет, тащит их в детсад, потом давится в трамвае или автобусе по дороге на работу, вечером, к концу рабочего дня, нагруженная авоськами, сумками, ползёт домой. Да у коровы и то жизнь легче! Её телёнок при ней пасётся.

Ты скажешь, телёнка у коровы на бойню заберут. А у бабы? Что, нет? Подрастёт, дадут пару сапог, берет, автомат, и шагай, парень, за моря-океаны, выполняй свой долг. А кому он что должен, что там за морем потерял? Хорошо ещё, если живой вернётся, а то и в запаянном гробу, а матери, которая его вырастила, единовременное пособие… за сына… Это не издевательство ли? Да это ещё что! Я на первом этапе, когда меня за того мусора осудили, видел такое, что даже сейчас, как вспомню, страшно становится.

Нас уже в вагоны грузили, а тут ещё одну колонну пригнали. Смотрю, мать честная, пацаны лет по четырнадцать, низкорослые, худые, с тюремной стрижкой, лопоухие. Ватники на них, как на чучелах огородных, ниже колен… а сами – по пояс конвоирам будут… Думаю, за что же их-то? Какую такую опасность представляют они для державы нашей? Смотрю на них, а к горлу ком подкатывает. Дети ведь! Что же вы, люди, делаете? Вконец совесть свою пропили или уже родились без неё? Воришки, скажешь? Хулиганы? А кто их сделал ими? Кто лишил их материнской ласки, кто бросил на улицу? Кто спаивал отца? Бывало, зайдёшь в магазин, а там хоть шаром покати, зато этой самой плодово-ягодной бормотухи – хоть залейся. – Дон зло сплюнул. – Иногда мне кажется, – продолжал он, глядя перед собой отсутствующим неподвижным взглядом, – что это все специально делали, чтобы подорвать силы народа, чтобы, значит, вот так все время было и ничего не менялось. Ты только подумай, сколько за последние десять лет спецдомов для идиотов и неполноценных детей понастроили, для тех, кто, значит, родился от алкоголиков и наркоманов…

Нет! Что ни говори, одна теперь надежда – на баб! Мы, мужики, уже ни на что не способны. А бабы, те, пожалуй, да. Пусть они своим женским оружием воюют за детей своих, за их будущее. Что им сделают? Насильно рожать не заставят. Посмотрим тогда, откуда солдат набирать будут.

– Но тогда страна станет беззащитной.

– Ну и хрен с ней, если такая страна. Кому она нужна?

– У тебя, я вижу, нет совсем патриотизма.

– У меня патриотизм исчез в лагере. Достаточно побывать в нем, чтобы избавиться от патриотизма и от всех иллюзий. Если ты даже до этого был патриотом и попал в лагерь по ошибке, то выйдешь полностью перевоспитанным, если не законченным бандитом, то озлобленным на всю жизнь. Потом, ты говоришь «патриотизм»? Если патриотизм заключается в том, чтобы восхвалять всю эту мерзость, то я не патриот. Вон, ты видел по дороге плакаты?! «Вперёд! Вперёд!» Куда, спрашивается, мать вашу, «вперёд»?! И так всю землю испохабили. Ты посмотри, что здесь со степью сделали? Лет через пять тут ничего расти не будет. Миллионы лет понадобились природе, чтобы создать тонкий слой плодородной почвы, и лет двадцать «патриотам», чтобы превратить все это в пустыню. Ведь это же бандитизм настоящий! А что с лесом сделали? Ты помнишь тайгу, которую мы валили? Три дерева срубим, а только одно из них вывезем. Зачем, спрашиваю, такой погром? У нас с землёй обращаются, как когда-то миги с завоёванным городом. С каких это пор патриотизм отождествляется с любовью к режиму? Нет! Патриотизм – это любовь к земле, к народу, к своему языку, культуре, но не к Брюлу и Паду!

– За них сейчас, кажется, взялись.

– Не верю! И давай больше не говорить на эту тему. Расскажи лучше про адаптацию.

Дон поднялся и подошёл к машине.

– Ну что? – спросил Эл, когда тот вернулся.

– Пусть ещё немного остынет. Давай посидим, пока спадёт жара, а то опять где-нибудь станем. – Он снова принялся за арбуз.

– У тебя слишком много злобы. Дон, – тихо проговорил Эл после длительного молчания.

Дон размахнулся и швырнул арбузной коркой в стаю полевых воробьёв, которые сгрудились возле выброшенных им остатков пищи на дне канавы и уже затеяли между собой драку. Воробьи с шумом поднялись, но далеко не отлетели, уселись на телеграфные провода и стали между собой переговариваться. Затем стая снялась и куда-то улетела. Один воробушек остался на прежнем месте, время от времени чирикая и поглядывая то одним, то другим глазом на сидящих под липой людей.

– Ничего ты не понял. Эл, – с сожалением отозвался Дон. – Никакая это не злоба, а жалость… Жалость и к себе, и ко всему окружающему… ведь все могло быть иначе… лучше, чище.

– А я все-таки верю, что будет очищение. Рано или поздно, но это неизбежно… а возможно, оно уже началось. Я чувствую. Дон, признаки его.

– А!.. Ты просто не видел столько мерзости, сколько мне пришлось насмотреться… Хочешь, я тебе расскажу?..

– Ради Бога, Дон, не надо! Лучше давай поговорим про адаптацию. Ты меня сбил… О чем я говорил?

– Ты спросил насчёт цирка, – напомнил Дон.

– Вспомнил! Так вот… у нас говорят: «ловкий, как обезьяна», но знаешь, что ни одна обезьяна не может сравниться с ловкостью тренированного человека, ни одна из них не может выполнить сложные гимнастические упражнения, как человек. Человек, используя свои резервы адаптации, может достичь тех вершин, которые даются каждому виду животных с рождением, и пойти дальше. Но за это приходится платить. Ты слышал о болезнях большого спорта?

Дон кивнул.

– Так вот, я думаю, что это результат перехода от пластического вида адаптации к жёсткому. А почему тебя это так интересует?

– Я решил прожить остаток жизни в нашей долине. Не хочу больше видеть ни людей, ни… В общем, – в голосе его слышалось сильное волнение, – ухожу я из этой, будь она трижды проклята, цивилизации. Но это я сейчас решил… а что потом?.. Не свихнусь ли там в одиночестве?

– Но с тобой будет Лоо.

– Да, она тоже так решила. А сможет ли она? – Дон задумался, потом несмело спросил:

– Твоя Молли врач. Способна ли она принять роды, вырвать больной зуб?

– Ах, вот что тебя беспокоит?

– Это тоже.

– Ну, хорошо. Допустим, мы с Молли согласимся поселиться с вами в долине. Что мы будем есть? Только мясо, добытое на охоте?

Дон оживился и заулыбался.

– Не только. Ты, конечно, заметил, какая в той долине трава.

– Довольно высокая. Ну и что?

– В том-то и дело, «что»! А заметил, что дальше по дороге на юг к железнодорожному пути трава ещё не выросла?

– Так была же ранняя весна.

– Ну, а о чем я говорю! – торжествующе вскричал Дон.

– Постой, постой… Так ведь это…

– Ну да! – перебил его Дон. – Следствие подземных тёплых источников. На тёплой почве там могут расти картофель и другие овощи, а возможно, и злаки. В крайнем случае, можно время от времени спускаться к югу и покупать соль, охотничьи припасы, недостающую провизию.

– Рискованно. Рано или поздно власти засекут наши самородки и начнут интересоваться, откуда они появились.

– Не засекут. Будем продавать мелкими партиями. Кстати, ты хорошо тогда замаскировал шурф и выход жилы?

– Вроде бы, – пожал плечами Эл. – Но это, думаю, лишнее. Путь в долину скрыт, и если бы тогда Коротышка не сорвался с карниза, мы и не обнаружили бы входа в неё. Она скрыта со всех сторон и лежит далеко в стороне от всех воздушных путей, чтобы её обнаружили с воздуха.

Дон мечтательно вздохнул.

– Ты помнишь, какие там кедровники? А грибы? Я даже не предполагал, что может быть такое изобилие их. Потом, каких размеров они достигают! Великаны! Тот гриб, который приволок на второй день Коротышка? Мы его три дня ели и не могли съесть. Райское место! Послушай, Эл, как ты думаешь, нельзя ли туда спустить лошадей?