Ромен Кальбри

Где только мы с ними не побывали! Я видела Англию, Северную Америку, где зимой бывает так холодно, что люди ездят не на колесах, а на полозьях, которые скользят по снегу. Чтобы попасть в эту страну, нам пришлось плыть целый месяц на пароходе и пересечь океан.

Когда мы вернулись обратно во Францию, музыканты продали меня Лаполаду. Он решил сделать из меня акробатку, а пока что я кормила зверей. Тогда у нас было три льва. Один из них, очень свирепый, вскоре подружился со мной и стал совсем ручным. Когда я ему приносила еду, он лизал мне руки.

Однажды, разозлившись за то, что я не могла выполнить какой-то номер, Лаполад стал бить меня хлыстом; я громко закричала. Дело было перед клеткой моего льва. Увидев, что меня бьют, добрый лев рассвирепел, вытянул лапу из клетки, схватил Лаполада за плечо и потащил к себе. Лаполад пытался вырваться, но лев запустил в него когти и держал как в капкане. Если бы на помощь не прибежали люди с железными прутьями, Лаполаду бы несдобровать.

После этого случая Лаполад проболел два месяца, и тут ему пришла в голову мысль сделать из меня укротительницу зверей. «Львы тебя любят, — сказала хозяйка, — они тебя не съедят. А в случае чего старый лев за тебя заступится».

Я предпочитала возиться со зверями, чем заниматься воздушной акробатикой, и с тех пор «знаменитая Дьелетта укрощает своей прелестью свирепых жителей пустыни», как гласит афиша.

Ну не глуп ли Лаполад, называя их свирепыми жителями пустыни? Да они смирнее собак. Ах, если бы мой славный большой Рыжик был жив, ты бы посмотрел, что я с ним проделывала! Я сажала всех трех львов в одну клетку. Двух из них я била хлыстом, пока они не приходили в ярость, и тогда говорила Рыжику: «Защищай меня!» Он тотчас же бросался вперед с таким грозным рычанием, что все кругом трепетали. Тут я делала вид, что падаю в обморок, а он лизал мне лицо. Клетку отпирали, и Рыжик уносил меня, держа в своей пасти. Если бы ты видел, как мне аплодировали! Мне бросали букеты цветов, конфеты, сладкие пирожки; прекрасные дамы целовали меня.

Я пользовалась таким успехом, что Лаполаду предложили поездку в Париж. Представляешь себе, как я была счастлива: в Париже я могла бы убежать и найти свою маму…

Но в день отъезда Рыжик внезапно заболел. Стояла зима, а он был такой зябкий и вечно дрожал от холода. Ах, я так ухаживала за ним!.. Знаешь, я даже спала с ним под одним одеялом. Но ничего не помогло — он все-таки умер. Как я горевала! Думали даже, что я тоже умру. Труппа не поехала в Париж, и мне пришлось отказаться от мысли разыскать маму.

После этого я не раз помышляла о бегстве. Но одна я не решаюсь, а Филясу и Лабуйи не доверяю. Но ты… ты не из нашего балагана… Хочешь мне помочь разыскать маму? Ты увидишь, как она будет счастлива и как горячо тебя расцелует…

Идти в Париж вместо Гавра?.. Тогда и я, в свою очередь, рассказал Дьелетте всю правду о себе.

— Ну что ж, — сказала она, — пойдем сперва в Париж, а потом мама оплатит твой проезд до Гавра, и мы обе поедем тебя провожать.

Я пытался объяснить ей, как трудно идти пешком по большим дорогам, как часто бывает, что нечего есть и негде спать.

— Я накопила семь франков восемь су, — сказала Дьелетта. — Их хватит на еду. А ночевать придется под открытым небом. Если ты будешь со мной, я не стану бояться.

Мне очень польстило такое доверие, и я согласился. К тому же Дьелетта, несмотря на свой юный возраст, была из тех, кому невозможно противоречить. Взгляд ее больших синих глаз, застенчивый и смелый, детски наивный и проницательный, нежный и в то же время твердый, не допускал отказа или возражения.

Мы решили бежать в Орлеане.

— А до тех пор, — сказала Дьелетта, — я не буду разговаривать с тобой на людях. Ты не умеешь притворяться, ты слишком хороший мальчик и можешь себя выдать.

Я недовольно поморщился. Она поняла, что я совсем не польщен такою похвалой.

— Дай мне руку, — сказала она и крепко пожала ее. — Именно потому, что ты хороший мальчик, я тебе верю.

Глава XI

Это произошло в субботу в базарный день, когда на улицах было полно народу. Я переходил большую площадь, направляясь к нашим повозкам, и увидел, что Филяс и Лабуйи остановились возле Тюркетена, который под звуки турецкого барабана и тромбона вырывал у пациентов зубы с такой быстротой, что зубы так и мелькали в воздухе, словно он играл в бабки.

Тюркетен в ту пору еще бы очень молод и не пользовался той славой, какую заслужил позднее, после тридцати лет сражений с нормандскими челюстями. Но и тогда твердость руки, а особенно лукавый и насмешливый нрав создали ему большую популярность во всех восточных департаментах Франции. Вокруг его повозки вечно толпился народ.

Плохой акробат, Лабуйи был ловким фокусником и очень любил дурачить крестьян разными забавными проделками. Увидев его среди людей, окружавших Тюркетена, я сразу понял, что он пришел сюда позабавиться, и остановился посмотреть, какие фокусы он задумал. Но, зная, что Лабуйи за такие проказы не раз здорово влетало, я решил благоразумно держаться в стороне.

И, как оказалось, хорошо сделал.

В этот день мои товарищи развлекались тем, что вытаскивали табакерки из карманов людей, нюхающих табак, или носовые платки у тех, кто его не нюхал. Лабуйи, отличавшийся ловкостью рук, шарил по карманам и передавал их содержимое Филясу, который вместо табака насыпал в табакерки кофейную гущу, а носовые платки обсыпал табаком, после чего Лабуйи засовывал их обратно в карманы.

Слушая зазывания Тюркетена, глядя на несчастных пациентов, ожидающих своей очереди, оглушенные шумом турецкого барабана и громкими криками шарлатана, зрители стояли как зачарованные и позволяли рыться в своих карманах, ничего не замечая.

Уже несколько человек, вытащив платок и поднеся его к лицу, вдруг начинали неистово чихать, к великому удовольствию двух заговорщиков. Другие, понюхав табаку, смотрели на свою табакерку с таким неподдельным и комичным удивлением, что меня сильно подмывало принять участие в этой забаве.

Только я хотел присоединиться к своим товарищам, как вдруг увидел, что позади них появился жандарм и в ту минусу, когда Лабуйи запустил руку в карман какой-то пожилой женщины, схватил его за шиворот. Толпа загудела, заволновалась. Филяса тоже задержали.

Не дожидаясь развязки этого происшествия, я поспешил выбраться из окружавшей меня толпы и, дрожа от страха, бросился в наш балаган, где рассказал о случившемся.

Через час явилась полиция, чтобы произвести обыск в наших повозках. Она, конечно, ничего не нашла, потому что Филяс и Лабуйи не были ворами. Тем не менее их посадили в тюрьму. Никаким объяснениям Лаполада, пытавшегося убедить полицию, что это просто шутка двух глупых мальчишек, не поверили, а он не решился настаивать из боязни, что его самого притянут как сообщника или по меньшей мере как укрывателя. Полиция не очень-то любит странствующих комедиантов. Если в местности, где они кочуют, совершается какое-либо преступление, подозрение падает прежде всего на них. И полиция даже не требует доказательств их виновности; наоборот, это они должны доказать свою непричастность к делу.

Филяс и Лабуйи, пойманные на месте преступления, никак не могли доказать, что они лазили по чужим карманам не для воровства, а потому их приговорили к заключению в исправительном доме до совершеннолетия.

Было решено, что теперь, после того как труппа потерпела такой урон, я буду заменять их обоих. Когда Лаполад объявил мне об этом, я стал решительно возражать: я не умел и не желал складываться в три погибели и прятаться в ящик.

— Обойдемся без ящика, — ответил Лаполад и дернул меня за волосы, что означало у него ласку и поощрение. — Ты очень гибкий и будешь хорошим эквилибристом.