Дамское счастье

Она опустилась перед Денизой на колени и снова начала увещевать ее. Сколько других были бы рады очутиться на ее месте! Впрочем, если это ей не по душе, то чего же проще: достаточно сказать «нет», и вовсе незачем так огорчаться. Но надо хорошенько подумать, прежде чем поставить на карту свое положение, — к тому же отказ ее не может ничем быть оправдан, да и места другого у нее на примете нет. И разве это так уж страшно? Увещание закончилось нескромными шуточками, которые Полина принялась нашептывать на ушко подруге. В эту минуту из коридора донеслись шаги.

Полина бросилась к дверям.

— Это госпожа Орели! — прошептала она, выглянув в коридор. — Удираю… А вы утрите глаза. Незачем им это знать.

Дениза осталась одна; она встала и, еле сдерживая слезы, в страхе, что ее могут застать в таком состоянии, дрожащими руками закрыла пианино, которое подруга оставила открытым. Но, услышав, что г-жа Орели стучится к ней в дверь, она вышла из приемной.

— Как, вы уже встали? — воскликнула заведующая. — Милая деточка, это неосторожно! Я поднялась вас проведать и сказать, что мы обойдемся без вашей помощи.

Дениза уверила ее, что чувствует себя гораздо лучше, что ей будет на пользу заняться работой и рассеяться.

— Я не буду утомляться, сударыня. Вы посадите меня на стул, и я займусь описью.

Они отправились вниз. Г-жа Орели настояла, чтобы Дениза опиралась на ее руку. Она, должно быть, заметила, что у девушки заплаканные глаза, ибо стала украдкой разглядывать ее. Конечно, она многое знала.

Победа над отделом была для Денизы полной неожиданностью, — наконец-то ей удалось его покорить. После почти десятимесячной борьбы, в обстановке постоянной тревоги и непосильного труда, среди упорного недоброжелательства товарок, она в несколько недель победила их и добилась сговорчивости и уважения. Внезапная нежность г-жи Орели очень помогла ей в этом, и она в конце концов завоевала сердца сослуживиц; тихонько поговаривали, что заведующая помогает Муре в делах деликатного свойства, — а она так горячо взяла девушку под свое покровительство, что это, очевидно, вызвано совершенно особыми причинами. Но и сама Дениза пустила в ход все свое обаяние, чтобы обезоружить врагов. Задача была тем более трудной, что ей нужно было добиться прощения за то, что она стала помощницей. Девицы кричали о несправедливости, обвиняли ее в том, что она заработала свое назначение за десертом с хозяином, и даже добавляли отвратительные подробности. Однако, несмотря на их возмущение, титул «помощницы» действовал на них, и Дениза приобретала авторитет, который удивлял и в то же время подчинял даже самых строптивых. Вскоре нашлись и льстецы из числа новеньких. Мягкость и скромность девушки довершили победу. Маргарита перешла на ее сторону. Одна только Клара продолжала выказывать неприязнь и еще отважилась пускать в ход прежнюю оскорбительную кличку Растрепа, но это уже никого не смешило. Кратковременную прихоть хозяина Клара широко использовала, чтобы поменьше работать, вволю предаваться лени, болтать и хвастаться. Когда же она ему надоела, это даже не вызвало в ней возмущения, — в силу своей распущенности она была не способна к ревности и радовалась уже тому, что получила возможность бездельничать. Она только сетовала, что Дениза похитила у нее право наследовать должность г-жи Фредерик. Клара никогда бы и не взяла этого места из-за связанных с ним хлопот, но ее задел недостаток внимания; она считала, что имеет на эту должность такие же права, как и Дениза, только — более давние.

— Ну! Привели роженицу! — прошипела она, заметив, что г-жа Орели ведет Денизу под руку.

— Воображаете, что это очень смешно? — фыркнула Маргарита, пожав плечами.

Пробило девять. Солнце, пылавшее на ярко-голубом небе, нагревало улицы; извозчики катили к вокзалам; празднично разодетые парижане длинными вереницами тянулись в пригородные леса. В магазине, залитом сквозь большие окна солнцем, служащие приступили к учету товаров. Дверные ручки были сняты и, прохожие останавливались, заглядывая сквозь стекла и удивлялись, что двери заперты, в то время как внутри происходит невиданная кутерьма. С одного конца галерей до другого, с верхнего и до нижнего этажа, непрерывно сновали служащие, над головами летали тюки и свертки товаров; все это сопровождалось целой бурей возгласов и цифр, которые выкликались во всех концах магазина, сливаясь в оглушительный шум. Каждый из тридцати девяти отделов выполнял свое дело, не обращая внимания на соседей. Впрочем, до полок еще почти не дотрагивались, и на полу лежало только несколько кип материй. Нужно было как следует разогреть машину, чтобы кончить учет в тот же день.

— Зачем вы сошли? — ласково спросила Маргарита у Денизы. — Вы можете себе повредить, а у нас народу достаточно.

— Вот и я говорю, — подхватила г-жа Орели. — Но мадемуазель во что бы то ни стало хочет нам помочь.

Девицы услужливо окружили Денизу. Работа приостановилась. Денизу хвалили и слушали, прерывая восклицаниями рассказ о том, как она вывихнула ногу. Наконец г-жа Орели усадила ее за один из столов, и было решено, что она займется только описью товаров. В те воскресенья, когда происходил учет, к работе привлекались все способные держать перо: инспектора, кассиры, конторщики, вплоть до служителей; отделы старались заручиться однодневными помощниками, чтобы поскорее покончить с учетом. Таким образом, Дениза очутилась рядом с кассиром Ломмом и рассыльным Жозефом, которые сидели, склонившись над большими листами бумаги.

— Пять суконных манто с меховой отделкой, третий размер, по двести сорок франков! — выкрикивала Маргарита. — Четыре таких же, первый размер, по двести двадцать франков.

Работа вновь закипела. За спиной Маргариты три продавщицы вынимали вещи из шкафов, сортировали их и передавали Маргарите охапками; выкрикнув наименование вещи, Маргарита бросала ее на стол, где мало-помалу скоплялись целые груды. Ломм записывал, а Жозеф заполнял еще один лист, для контроля. Тем временем сама г-жа Орели с помощью трех других продавщиц пересчитывала шелковые платья, а Дениза записывала их. Кларе было поручено следить за грудами товаров, приводить их в порядок и размещать таким образом, чтобы они занимали на столах как можно меньше места. Но она плохо справлялась с этой задачей, и многие кучи уже разваливались.

— Скажите, — спросила она молоденькую приказчицу, поступившую зимой, — правда ли, что вам прибавляют жалованья? Слышали, помощнице-то положили две тысячи франков, а с процентами так это выйдет тысяч семь.

Молоденькая приказчица, продолжая передавать ротонды, ответила, что, если ей не дадут восемьсот франков, она бросит этот сумасшедший дом. Прибавки обыкновенно назначались на другой день после учета; в это время выяснялась цифра годового оборота, и заведующие отделами получали проценты с разницы между этой цифрой и прошлогодней. Поэтому, несмотря на шум и сумятицу, оживленная болтовня шла своим чередом. В промежутках между делом говорили только о прибавках. Прошел слух, что г-жа Орели получит больше двадцати пяти тысяч, и эта сумма взбудоражила девиц. Маргарита, лучшая после Денизы продавщица, должна была получить четыре с половиной тысячи франков: полторы тысячи жалованья и около трех тысяч процентов; Кларе же в общем итоге предстояло получить меньше двух с половиной тысяч.

— Наплевать мне на их прибавку, — продолжала она, обращаясь к молоденькой приказчице. — Умри только папаша, немедленно уйду… Но меня возмущает, что какая-то дрянь получает семь тысяч франков. А вас?

Госпожа Орели величественно обернулась в их сторону и резко прикрикнула:

— Да замолчите же, барышня! Честное слово, ничего не слышно!

И она вновь начала выкликать:

— Семь накидок сицильен, первый размер, по сто тридцать!.. Три шубы сюра, второй размер, по сто пятьдесят!.. Записали, мадемуазель Бодю?

— Записала!

Кларе все-таки пришлось заняться грудами одежды, громоздившимися на столах. Она кое-как распихала их, чтобы выиграть место, но скоро опять бросила работу, заболтавшись с приказчиком, тайком убежавшим из своего отдела. Это был перчаточник Миньо. Он шепотом попросил у нее двадцать франков, хотя уже был ей должен тридцать, которые занял на другой день после скачек: он проиграл там весь свой недельный заработок; а теперь уже проел наградные, полученные накануне, и на воскресный вечер у него не осталось ни гроша. У Клары было при себе только десять франков, и она довольно охотно дала их ему в долг. Они разговорились, вспоминая поездку вшестером в ресторан в Буживале. В тот раз женщины уплатили свою долю расходов — так было гораздо лучше, по крайней мере никто не стеснялся. Затем Миньо, которому все же недоставало до нужной суммы, наклонился к Ломму. Кассир на минуту отвлекся от работы; он был явно раздосадован просьбой Миньо, однако не посмел отказать и стал рыться в кошельке, отыскивая десятифранковую монету; но в это время г-жа Орели, удивленная, что не слышит голоса Маргариты, которой пришлось дожидаться Ломма, заметила Миньо и все поняла. Она резко предложила перчаточнику отправиться в его отдел: очень ей нужно, чтобы сюда приходили отвлекать ее барышень! Но, по правде сказать, она побаивалась этого молодого человека, закадычного друга ее сына Альбера и соучастника его подозрительных проказ. Она дрожала при мысли, что все это может скверно кончиться. Когда Миньо получил десять франков и удалился, она не преминула сказать мужу: