Грязь на снегу

Он никогда не видел Хольста с сигаретой. А раньше вагоновожатый курил?

Раздосадованный Франк кажется себе злобной собачонкой, напрасно силящейся обратить на себя внимание прохожего. Он кружит около высокого мужчины в сером, но тот неподвижен и словно не замечает Фридмайера.

Однако ночью, в тупике, Хольст видел его. Он знает о гибели унтер-офицера. Знает также — тут не может быть сомнений, потому что привратник уводит к себе одного жильца за другим, — об аресте скрипача.

Ну? Почему он даже бровью не ведет? Еще немного — и Франк, подгоняемый желанием бросить вызов, заговорит с ним первый…

Он, наверно, так бы и поступил, не подоспей наконец темно-красный дребезжащий, как всегда, трамвай.

Франк не садится в него. В городе в это время делать ему нечего. Он просто хотел увидеть Хольста, и он всласть на него нагляделся. Трамвай трогается, и Хольст, устроившийся на передней площадке, оборачивается, наклоняет голову и смотрит, но не на Франка, а на свой дом, свое окно, где в просвете между занавесками угадывается светлое пятно лица.

Таким способом отец и дочь говорят друг другу «до свидания». Трамвай уходит, но девушка остается у окна, потому что Франк — на улице. И тут он внезапно принимает решение. Стараясь не поднимать головы, направляется к дому, неторопливо взбирается на четвертый этаж и с легким стеснением в груди трижды стучит в дверь, что напротив квартиры Лотты.

Он ничего не обдумал заранее, не знает что скажет. Он просто решил поставить ногу у косяка, чтобы не дать двери захлопнуться, но она и не захлопывается. Мицци удивленно смотрит на Франка, который сам удивлен немногим меньше. Как его сюда занесло? Он улыбается. А это бывает с ним нечасто. Ему, скорее, свойственно хмурить брови или сурово смотреть прямо перед собой, даже когда рядом никого нет, или изображать на лице такое безразличие, что на окружающих буквально холодом веет.

— Когда ты улыбаешься, тебе ни в чем отказать нельзя, — уверяет Лотта. — Улыбка у тебя та же, что в два года.

Франк улыбается не нарочно, а от смущения. Видит он Мицци плохо — она стоит против света, но на столе у окна юноша замечает блюдечки, кисточки, горшочки с красками.

Ни слова не говоря, он входит. А что остается делать?

Спрашивает, не думая, что следовало бы извиниться или объяснить свое появление:

— Рисуете?

— Расписываю фаянс. Надо помогать отцу.

В некоторых магазинах в центре Франк видел эти так называемые художественные изделия — блюдца, чашки, пепельницы, подсвечники. Покупают их главным образом оккупанты — как сувениры. Изображены на них цветы, крестьянки в национальных костюмах, шпиль собора.

Почему Мицци уставилась на него? Не пялься она так, ему было бы легче. Мицци буквально пожирает его глазами — и с таким простодушием, что ему неловко. Франк невольно вспоминает Минну, новенькую, которая сейчас, может быть, уже занята клиентом: та тоже глазела на него с дурацкой почтительностью.

— Много работаете?

— Ничего, день долгий, — отвечает Мицци.

— Ходите куда-нибудь?

— Иногда.

— В кино бываете?

Чего она краснеет? Франк немедленно пользуется случаем.

— Я не прочь бы время от времени сводить вас в кино.

Больше всего, однако, интересует его не Мицци — теперь он это сознает. Франк осматривается, принюхивается — точь-в-точь как делает Хамлинг, появляясь у Лотты.

Квартира у Хольстов гораздо меньше, чем у Фридмайеров. Прямо с площадки попадаешь на кухню, где у стены стоит железная разборная кровать. Спит на ней, понятно, отец, хотя ему наверняка приходится просовывать ноги через прутья спинки. Дверь из кухни открыта — похоже, в комнату Мицци, судя по тому, как она конфузится, заметив, что Франк смотрит в эту сторону.

Как у Фридмайеров, в кухне есть внутренняя форточка, но она заделана картоном, потому что выходит в соседнюю квартиру.

Оба стоят. Она не осмеливается предложить ему сесть.

Для приличия он протягивает свой портсигар.

— Спасибо, не курю.

— Совсем?

На столе лежат трубка и железная коробка с окурками.

Неужели Мицци думает, что он не понимает?..

— Попробуйте. Очень мягкие.

— Знаю.

Она разглядывает иностранную марку. Такие сигареты означают нечто большее, чем пачка кредиток, — каждому известно, сколько стоит одна штука.

Вдруг Мицци вздрагивает — в дверь стучат. Франка озаряет та же догадка. Неужели по какой-нибудь причине, хотя бы потому, что он приметил молодого человека на трамвайной остановке, Хольст вернулся домой?

— Извините, барышня…

Этого старика Франк встречает иногда в коридоре: как раз в его квартиру выходит заколоченная форточка. Почти не скрывая своих чувств, он смотрит на Франка, как на кошачье дерьмо, не убранное с полу; с Мицци, напротив, тон берет по-отечески ласковый.

— Я хотел спросить, не найдется ли у вас спички.

— Конечно, найдется, господин Виммер.

Но сосед не уходит. Греет руки над печкой и бесцветным голосом сообщает:

— Скоро снег пойдет снова.

— Вполне вероятно.

— А вот кое-кому холода не страшны.

Это в адрес Франка, но Мицци спешит на выручку — он ловит ее сочувственный взгляд.

Г-ну Виммеру лет шестьдесят пять, лицо у него заросло густой седой щетиной.

— Снегопад наверняка начнется еще до конца недели, — повторяет он, ожидая, когда Франк уберется.

И тут молодой человек идет напролом:

— Извините, господин Виммер…

Еще совсем недавно он не знал фамилии соседа. Скандализованный старик изумленно таращится на него.

— Мы собирались уйти.

Г-н Виммер переводит взгляд на девушку в уверенности, что она сейчас опровергнет мальчишку.

— Это правда, — подтверждает она, снимая с вешалки пальто. — Нам тут надо по одному делу.

Это была одна из их лучших минут. Оба чуть не прыснули со смеху. Оба разом почувствовали себя детьми, сотворившими веселую шалость; к тому же г-н Виммер, несмотря на отсутствие воротничка и медную запонку, упершуюся ему в кадык, сильно смахивал на отставного учителя.

Мицци прикрыла печную заслонку. Вернулась обратно, захватив перчатки. Старик не шелохнулся. Казалось, он в знак протеста даст запереть себя в чужой квартире.

Потом он долго смотрел, как они спускались по лестнице, чувствуя, вероятно, какой молодостью брызжет каждый их шаг.

— Я все думаю, скажет он отцу или нет.

— Промолчит.

— Я знаю, папа его не любит, но…

— Все предпочитают молчать.

Он заявляет это с полной убежденностью, потому что это правда, потому что так его учит опыт. Разве Хольст пошел на него доносить? Ему хочется поговорить об этом с Мицци, показать ей пистолет, который он до сих пор таскает с собой. Она ведь не подозревает, что он носит при себе оружие, а значит, рискует жизнью.

— Что будем делать? — спрашивает девушка, очутившись на улице.

Они пережили действительно замечательный, неожиданный для обоих момент, когда он осадил старикана, она сняла с вешалки пальто и они, оставив позади зануду-соседа, побежали вниз по лестнице так же стремительно, как ринулись бы в вихрь танца.

Еще немного, и Мицци непринужденно взяла бы спутника под руку. Но они вышли на улицу, и все кончилось.

Понимает ли это Мицци? Они не представляют себе, что будет дальше. К счастью, в разговоре Франк упомянул о кино. С чрезмерной серьезностью он предлагает:

— В «Лидо» крутят интересную картину. Сходим?

Это за мостами. Ехать с Мицци в трамвае Франку не улыбается. Не из-за отца, а потому, что он не знает, как себя с ней вести. Им приходится обогнуть пешком пруд.

На мостах ветер мешает им говорить. Но Франк не решается взять девушку под руку, хотя она инстинктивно прижимается к нему.

— Мы никогда не бываем в кино.

— Почему?

Он тут же раскаивается в том, что задал вопрос. Потому что билеты слишком дороги — это же очевидно.

И ему внезапно становится неловко касаться всего, что так или иначе связано с деньгами. Например, он с удовольствием повел бы ее в кондитерскую. Некоторые еще сохранились, и если вас знают, вы можете получить там все, что пожелаете. Франк вхож даже в два дома, где танцуют, а Мицци — он в этом уверен — была бы счастлива потанцевать.