Пират

ГЛАВА XV

Мне факел! Пусть беспечные танцоры

Камыш бездушный каблуками топчут.

Я вспоминаю поговорку дедов:

«Внесу вам свет и зрителем останусь».

«Ромео и Джульетта»

Юноша, как утверждает моралист Джонсон, забывает об игрушечной лошадке, человек зрелых лет — о своей первой любви, и поэтому горе Мордонта Мертона, когда он увидел себя исключенным из веселой среды танцующих, может показаться смешным многим из моих читателей, которые, впрочем, сочли бы свое негодование вполне оправданным, если бы лишились привычного места в каком-нибудь другом обществе. В доме Магнуса не было, однако, недостатка в развлечениях для тех, кому танцы были не по вкусу или кому не досталось подходящей пары. Холкро оказался теперь совершенно в своей сфере: он собрал вокруг себя кружок слушателей и декламировал им свои стихи, по выразительности чтения не уступая самому достославному Джону. Наградой ему были одобрения, расточаемые обычно поэтам, читающим собственные произведения, во всяком случае, до тех пор, пока отзывы эти могут долетать до слуха автора.

Поэзия Холкро могла бы представить немалый интерес как для любителей древности, так и для поклонников муз, ибо иные из его стихотворений были переводами саг древних скальдов, а другие — подражанием им. Саги эти долго еще пелись рыбаками тех дальних стран, так что, когда поэмы Грея впервые стали известны на Оркнейских островах, старики сразу узнали оду «Роковые сестры», которую под названием «Волшебницы» они со страхом и восхищением слушали во времена своего детства; рыбаки Северного Роналдшо и других отдаленных островов до сих пор обычно исполняют ее в ответ на просьбу спеть какую-либо норвежскую песню.

Наполовину внимая стихам Холкро, наполовину погруженный в собственные думы, Мордонт Мертон стоял у самых дверей, в последних рядах слушателей, окружавших старого барда, который пел следующее подражание норманской военной песне, местами разнообразя ее медленный, дикий и заунывный мотив живостью и выразительностью своего исполнения.

ПЕСНЬ ГАРОЛЬДА ГАРФАГЕРА

Солнце встало в мгле багровой,

Ветер загудел сурово,

Со скалы взлетел орел,

Волк покинул темный дол,

В небо воронье взвилось,

Выбежал бродячий пес,

И поднялся над землей

Клекот, рев, и грай, и вой:

«Попируем нынче вволю -

Стяг Гарольдов реет в поле!»

Сотни шлемов грозно блещут,

Сотни буйных грив трепещут,

Сотни рук, подъяв булат,

Силам вражеским грозят.

Звуки труб, кольчуг бряцанье,

Крик вождей и коней ржанье,

И над шумною толпой

Барда голос призывной:

«Пеший, конный, силой бранной

Выступайте в бой, норманны!

Павших в поле не считая,

Гладких троп не выбирая,

Сон и пищу позабыв,

Мчитесь в гущу вражьих нив

И сверкающей косою

Собирайте жатву боя.

Добрый колос и волчец -

Все кровавый скосит жнец.

Пеший, конный, силой бранной

На врага, вперед, норманны!

Воин, избранный судьбой,

Слышишь, Один за тобой

Выслал дочь на бой кровавый.

Что же изберешь ты: славу,

Золото, покой и мир,

Иль Валгаллы вечный пир,

Где слились в бессмертный дар

Чаши пыл и битвы жар?

Пеший, конный, в схватке бранной

Смерть встречайте, как норманны!»

— Бедные, ослепленные язычники! — воскликнул Триптолемус с таким глубоким вздохом, что он походил на стон. — Они говорят о вечно полных чашах эля, но хотелось бы мне знать, засевали они когда-либо хоть клочок земли? Ну хотя бы рядом с усадьбой?

— Тем больше, значит, заслуга этих молодчиков, соседушка Йеллоули, — ответил поэт, — если они умудрялись варить эль, не имея ячменя.

— Ячменя! Да разве можно их ячмень сравнить с настоящим ячменем! — воскликнул дотошный агроном. — Слыханное ли дело говорить о ячмене в здешних краях?! Четырехрядка, мой друг, четырехрядка! Вот все, что тут можно сеять. Да и то удивительно, как это она у вас колосится. Вы царапаете землю огромным, неуклюжим орудием, которое, правда, называется плугом, но с таким же успехом вы могли бы ковырять землю зубьями старой гребенки. А взглянули бы вы на лемех, да на отрез, да на полоз настоящего, крепкого шотландского плуга, за которым идет молодчик — Самсон, да и только! И как наляжет он на рукоятки, так, кажется, целую бы гору выворотил! Пара статных быков да пара широкогрудых коней тянут себе постромки, топчут землю и глину, и остается позади борозда глубиной что твой сточный желоб! Да уж, чьи глаза видали такое зрелище, так тому и впрямь есть чем похвалиться, почище чем всеми вашими унылыми допотопными историями о войнах да убийствах, которых и без того в вашей стране слишком много, и вы еще превозносите да воспеваете всякие кровавые деяния, мейстер Клод Холкро!

— Вот уж это нехорошо! — с возмущением воскликнул маленький человечек и гордо выпрямился, словно на него одного была возложена вся оборона Оркнейского архипелага. — Вот уж это нехорошо — поносить в присутствии человека его родину, когда он не знает, ни как, ни чем защищаться или иным образом отплатить обидчику. Да, было время, когда мы не умели варить хороший эль и гнать водку, зато мы всегда знали, где найти их для себя готовыми. Но теперь потомки викингов, богатырей и берсеркеров так же не способны держать в руке меч, как и слабые женщины. Правда, они все еще могут гордиться умением налегать на весла или лазать по скалам, но ничего иного, более достойного внимания, не мог бы сообщить о вас, простодушные обитатели Хиалтландии, даже сам достославный Джон.

— Славно сказано, дорогой наш поэт! — воскликнул Кливленд, который во время перерыва между танцами подошел к беседующим. — Древние богатыри, о которых вы столько рассказали нам вчера вечером, достойны того, чтобы подвиги их воспевались под звуки арфы. То были храбрые молодцы, верные друзья моря и враги всем, кто бороздил его воды. Корабли их, пожалуй, были довольно неуклюжими, но если правда, что они добирались на них до самого Леванта, так вряд ли более ловкие ребята поднимали когда-либо марсель.