Песни черного дрозда (сборник)

Когда выбегали на травянистую поляну — волчица впереди, словно не вполне ещё доверяя чутью своего спутника, — Самур замедлял шаг и принюхивался. Из всех полуувядших цветов и поблекшей травы он выбирал какие-то очень нужные и, повинуясь врождённому инстинкту, хватал полевой горошек, мяту, ветряницу, жёлтый шафран, ещё что-то безвестное. Оторвав листья и стебли, он жевал и жевал осенние растения и делал это примерно с таким же чувством и с таким же выражением, как люди, которым приходится употреблять лекарства: противно, а нужно. Монашка сидела рядом, с любопытством наблюдала за процедурой самолечения. На этот счёт у неё опыта было куда больше, но, к сожалению, не было средств передать свои познания Самуру.

Монашке удалось без особого труда словить на кусте шиповника зазевавшегося чёрного тетерева. Они его по-братски поделили и съели. Монашка облизывалась, вспоминая, какие жирные в это время овцы на горных пастбищах и как легко можно вдвоём отбить от стада глупых животных. Но Самур ещё не годился для охоты.

Утомившись, они засыпали где-нибудь в сухой расщелине скалы, а просыпались все в росных каплях, как в алмазах. Своеобразная водная процедура, явно не бесполезная для организма. Отряхнувшись, направлялись дальше и выше. Вскоре миновали густой лес и вышли на просторные субальпийские луга. Даль открылась перед ними.

Наверное, не только у человека высота и ширь горного ландшафта рождают чувство горделивой приподнятости, но и у животных. Когда волчица и собака поднялись на скалу, господствующую над местностью, и увидели под собой опушки лесов, луга, по которым живописно разбросались кусты, а вдали прекрасные, величественные горы, Самур как-то очень гордо и красиво поднял голову и всей грудью вдохнул чистый, вольный воздух. А Монашка вдруг запрыгала на месте от избытка чувств, как молодая козочка. Вот он, мир счастья и свободы. Эй, горы, мы пришли! Расступитесь перед нами, сильней подуй ветер, гремите реки, ложитесь травы! Мы промчимся мимо, полные сил и свежести! Мы пройдём по Кавказу как хозяева, и никто не испугает нас, не остановит, пока мы не захотим остановиться сами. Пусть трепещут ноздри оленя, если он вовремя услышит опасный запах зверя, и пусть унесут его резвые ноги, а мы, охваченные азартом и подгоняемые голодом, ещё потягаемся с ним в выносливости и силе, и смерть настигнет того, кто не прыток в беге или не силён в борьбе!

Монашка подошла к Самуру и положила голову на его спину. Она безмолвно называла его своим хозяином. Она ходила вокруг Самура покорная и смущённая, предоставляя ему право решать все дела их совместной жизни. Она увела его от опасности и теперь с его прошлым покончено навсегда. Им предстояло много хороших и трудных дней, весёлая охота и кровавые бои. Во всем этом она хотела играть только вторую роль.

В первую же ночь, когда они тихо и насторожённо обходили новые владения, удача улыбнулась им: ветер принёс запах близких оленей. Волчица вытянулась и серой тенью скользнула между кустов. Самур, более грузный и ещё неповоротливый, оказался позади.

Ланки с молодняком и подростками заночевали у скал, на чистой поляне, окружённой грудами камня и кустами вереска. Они вовремя почуяли опасность, наверное, потому, что Самур слишком шумно давил сухие веточки, и, к неудовольствию Монашки, сорвались с места раньше времени; они исчезли мгновенно, легко перепрыгнув почти двухметровые каменные завалы. Волчица ворвалась на поляну буквально за хвостами оленей, но сделать такой же прыжок, как они, не смогла. К счастью для охотников, ушли не все. Один годовичок, ослабевший от какой-то болезни, стоял, прижавшись задом к скале, воинственно нагнув мордочку с маленькими рогами, приготовившись защищать свою жизнь.

Бедняга — несмышлёныш, он был обречён. Ведь этот мир только для крепких и здоровых телом, он не защищает ослабевших, им нет места в природе, где властвует строгий естественный отбор. Быстрая смерть выглядит здесь как одна из мудростей бытия: только так оттачиваются и выживают виды, проделывая долгий и мучительный путь совершенствования от плохого к хорошему и от хорошего — к лучшему.

Монашка сделала ложный выпад влево, олень неуклюже мотнул головой тоже влево и открыл шею. Он уступал в проворстве волчице. Зубы её тотчас сомкнулись на шее оленя с другой, с правой стороны. Жалобно вскрикнув, он хотел подняться на дыбы, но волчица уже висела мертво и все глубже впивалась в податливые мышцы. Самур, ещё не зная, как убивают оленей, все же прыгнул, ударил грудью в лодыжку животного, и олень свалился на бок.

Волчица лизала кровь, Самур, возбуждённый и растерянный, стоял, опустив передние лапы на тело поверженного, и чего-то ждал. А его подруга уже рвала тёплое мясо. Она-то знала дикую, привольную жизнь. Насыщалась и тихо урчала, недовольная Самуром. Чего ждёт?…

Они не отходили от добычи два дня. Наедались, спали, а поднявшись, снова ели. Лязгая зубами, отгоняли наглых шакалов и ещё более надоедливых и грозных сипов. Жёлто-белые гигантские птицы с длинной оголённой шеей и страшным крючковатым клювом рассаживались вокруг поляны на скалах и, слегка прикрыв матовой плёнкой беспощадные круглые глаза, ждали только момента, когда волк и овчар отвалятся от туши. Падали камнем, даже не расправив своих двухметровых крыльев, впивались когтями в растерзанную жертву и одним ударом кинжального клюва отрывали огромные куски мяса. Монашка бросалась на птиц, они отпрыгивали, противно шипя и ершась, или взлетали на камни, чтобы снова выждать удачный момент для атаки.

Отогнать Самура и волчицу от законной добычи мог только более крупный хищник — медведь, и то не каждый. Но медведи не появлялись. Осенью, в месяц Падающих Листьев, они делались заправскими вегетарианцами и спускались с гор ниже, в буковые леса, в каштанники, где досыта наедались жирных буковых орешков-чинариков и сухих, сладких плодов каштана. Вместе с ними уходили вниз исхудавшие за лето кабаны, чтобы нарастить на своём вёртком и узком теле запасец жира на зиму; убегали в поисках свежей зелени и орешков серны и косули, за ними кралась от дерева к дереву невидимка-рысь, а по ночам выходили на тропу хищные енотовидные собаки и дикие коты.

Монашка натаскивала Самура на охоту. Он оказался способным учеником. После двух-трех не очень удачных нападений на оленя и косуль Шестипалый обрёл былую силу, а сноровка зверя, несколько поутраченная на службе у людей, возродилась теперь в полном блеске, удачно дополняя его огромную физическую силу и выносливость.

Операция, которую они провели в верхнем течении таинственной Голубой реки около самого перевала, говорила о том, что Монашка и Самур стали в тот год самой ловкой и смелой парой хищников на Западном Кавказе.

Сытые и спокойные вышли они тогда из небольшого леса и лениво забрались на скалу, господствующую над обширным плато. Самур улёгся в своей обычной позе, положив тяжёлую голову на лапы, Монашка стала рядом, принюхиваясь к ветру.

Шестипалый закрыл глаза и, похоже, задремал. Но шустрая мордочка Монашки оставалась по-прежнему напряжённой, влажные ноздри её подрагивали, ветер приносил волчице обширную информацию, и она высматривала по сторонам, пытаясь отыскать в потоке запахов и красок что-нибудь важное для них обоих: добычу, опасность или просто неизвестность, которая возбуждает любопытство.

Они не ведали, что недалеко от скалы, маскируясь между камнями на гребне выше осыпи, лежало ещё одно существо, может быть не менее любопытное, чем Монашка, и в то же время очень опасное для них, как опасно все, что сильнее и хитрее волка.

Человек в сером плаще, с которым мы ещё не знакомы, лежал на камнях и зорко смотрел по сторонам. Он отлично вписывался в суровый хаос на вершине перемычки. Под рукой у него был карабин. При желании он мог снять Монашку и Самура с одного выстрела, ведь до них не было и двухсот метров. Но человек не думал о выстреле. Стараясь не терять из виду волчью пару, хорошо выделяющуюся на красноватом закатном небе, он торопливо привинчивал к фотоаппарату тяжёлую трубу телеобъектива. Покончив с аппаратом, он прилип к видоискателю и много раз щёлкнул затвором, улыбаясь своей удаче. Отличные кадры: волки на сторожевой вышке.