Долина молчаливых призраков. Скованные льдом сердца

— Когда я сказал ему, что слышал, как он что–то болтал об инспекторе, — докладывал Мерсер, — он страшно перепугался и сейчас все отрицает. Он только и делает, что качает головой: нет, нет и нет! Не видел он Кедсти. Ничего о нем не знает. И я ничего не могу с ним поделать, Кент.

Он оставил свои прежние постоянные «сэр»и лакейскую услужливость. Он курил сигары своего подопечного с бесцеремонностью законного владельца и с оскорбительной вольностью называл его Кентом. Инспектора он величал не иначе, как Кедсти, а об отце Лайоне говорил исключительно как о «маленьком миссионере». Спесь переполняла его через край, и Кент понимал, что с каждым часом растущее зазнайство Мерсера усугубляло его и без того угрожающее положение.

Кент подозревал, что Мерсер не умеет держать язык за зубами. Несколько раз в день ему приходилось слышать, как тот беседует в коридоре с охраной. К тому же Мерсер частенько стал пропадать в поселке, куда отправлялся, с важным видом поигрывая франтоватой тросточкой, которой он не смел пользоваться раньше. У него вошло в привычку небрежно высказывать свои мнения и замечания и нехотя, с видом превосходства, снабжать Кента скудной информацией. На четвертый день пришло известие, что доктор Кардиган задержится еще на сорок восемь часов, и Мерсер, не краснея, беззастенчиво намекнул, что, когда доктор вернется, он найдет здесь немало важных перемен. Затем глупое самодовольство заставило его проговориться:

— Кедсти стал очень доверять мне, Кент. Он вообще–то толковый старикан, если его правильно поймешь. Затащил меня к себе сегодня после обеда, и мы с ним выкурили по сигаре. Когда я сказал ему, что прошлой ночью заглянул к вам в окно и увидел, как вы проделываете целую кучу физических упражнений, он так и подскочил, словно в него воткнули булавку. «Как! — закричал он. — А я думал, что он болен; серьезно болен!»Я дал ему понять, что существуют куда лучшие способы, чтобы поставить больного человека, на ноги, чем методы доктора Кардигана. «Давайте ему много еды, — говорю я. — Обеспечьте ему нормальную жизнь, — доказываю я. — Взгляните на Кета, например, — толкую я ему. — Он целую неделю ест, как медведь, и зато может в любой момент крутить сальто через голову!» Тут ему уже и крыть было нечем. Конечно, Кент, я предвидел, что он немного удивится, когда узнает, что я могу сделать то, чего не сумел Кардиган. Он принялся ходить взад и вперед, черный, как шляпа, — размышляя о Кардигане, я полагаю. Затем он вызвал тамошнего парня Пелли и передал ему что–то, написанное на клочке бумаги. После этого он пожал мне руку, хлопнул меня по плечу, — весьма фамильярно, должен заметить, — и дал мне еще одну сигару. О, он тонкий и проницательный старый хитрец! Ему достаточно одной пары глаз, чтобы увидеть, какого прогресса мне удалось достичь с тех пор, как уехал Кардиган!

Если когда–нибудь Кент испытывал зуд в руках от желания схватить за глотку представителя человеческого рода, то сейчас пальцы его просто конвульсивно сжимались, не в силах совладать с обуревавшей его яростью. В тот самый момент, когда он уже готов действовать, Мерсер предает его Кедсти! Кент даже отвернулся, чтобы Мерсер не заметил выражения его глаз. Руки, сжатые в кулаки, он спрятал под собой, чтобы их не было видно. Он пытался перебороть в себе бешеное стремление, яростно пылавшее в его крови, — стремление броситься на Мерсера и убить его. Если бы Кардиган докладывал Кедсти о состоянии его здоровья, то этим он выполнял бы свой профессиональный долг и обязанности врача. Кент и воспринимал бы подобные доклады совершенно иначе. Но Мерсер — козел надутый, ничтожество, законченный подонок, готовый продать собственного друга, напыщенный дурак, осел проклятый…

Несколько минут Кент сидел, отвернувшись от Мерсера, еле сдерживая себя, неподвижный и жесткий, как каменный истукан. Наконец здравый смысл победил. Кент понимал, что сейчас последний его шанс зависит от его хладнокровия. И Мерсер невольно помог ему побороть необузданную ярость, так как вскоре покинул комнату, прикарманив тайком по пути пару его сигар. Целые две или три минуты затем Кент слышал, как он болтает с часовым за дверью.

Кент сел на кровати. Было пять часов пополудни. Как давно Мерсер виделся с Кедсти? Что содержалось в приказе, который инспектор написал на листе бумаги для констебля Пелли? Просто предупреждение, чтобы за Кентом тщательнее наблюдали, или распоряжение перевести его в одну из тюремных камер в здании полиции? Если последнее, то все его планы и надежды рухнули. Кент мысленно представил себе эти камеры.

В поселке Пристань на Атабаске не было ни тюрьмы, ни даже гауптвахты, хотя полицейские чиновники иногда называли так отдельные камеры, отгороженные железной решеткой от коридора, расположенного позади служебного кабинета инспектора Кедсти. Камеры были сооружены из бетона, и Кент сам помогал их планировать. Однако в данную минуту его заботила не столько ирония судьбы, сколько мысль о том, что ни одному из узников еще не удавалось бежать из этих бетонных клетушек. Если до шести часов никаких действий по отношению к нему не будет предпринято, то можно считать, что его оставили в покое до следующего утра. Возможно, приказ Кедсти заключал в себе просто распоряжение приготовить для Кента одну из клеток. В глубине души Кент горячо молился, чтобы это было именно так. Если бы они дали ему еще ночь — только одну ночь!

Часы его прозвонили половину шестого. Потом без четверти. Потом шесть. Кровь Кента кипела, как в лихорадке, невзирая на то, что он обладал репутацией самого хладнокровного человека в Н–ском дивизионе. Он взял последнюю сигару и курил ее не спеша, чтобы не выдать какому–нибудь случайному посетителю то тревожное напряжение, которое было написано на его лице. Ужин ему приносили в семь часов. В восемь начинало смеркаться. Луна всходила с каждой ночью все позже, и, значит, она не появится над лесом раньше одиннадцати. Он выберется из окна в десять. Мысль Кента энергично и четко работала над деталями его ночного побега. Возле дома Кроссенов всегда находилось несколько лодок. Он отправится вниз по реке на одной из них, и к тому времени, когда Мерсер обнаружит его исчезновение, он уже будет далеко, милях в сорока, па пути к свободе. Затем он либо бросит лодку, пустив ее по течению, либо спрячет ее, а сам отправится в лесную глушь, пока его следы окончательно не затеряются в чаще. Где–нибудь и каким–нибудь способом он раздобудет себе оружие и пищу. Ему повезло, что он не отдал Мерсеру вторую бумажку в пятьдесят долларов, хранящуюся под подушкой.

В семь часов явился Мерсер и принес ужин. Легкое разочарование и досада промелькнули в его бесцветных глазах, когда он обнаружил, что последняя сигара в коробке исчезла. Кент заметил его выражение и попытался добродушно усмехнуться.

— Я собираюсь попросить отца Лайона принести. мне утром еще одну коробку, Мерсер, — сказал он. — То есть, конечно, если я сумею с ним повидаться!

— Сумеете, сумеете! — отрезал Мерсер. — Он живет недалеко от казарменных бараков, а вас именно туда и переводят. Я получил распоряжение приготовить вас к переезду завтра утром.

Кровь Кента, казалось, превратилась на мгновение в живое пламя. Он отпил добрую половину кофе из чашки и лишь после этого заметил, пожав плечами:

— Слава Богу! Я рад этому, Мерсер. Мне уже надоела канитель, которую они развели тут вокруг моего дела. Чем скорее меня переведут, тем скорее начнется разбирательство. И я ничуть не тревожусь относительно его исхода. Я обязательно выиграю, вот увидишь! У них нет и одного шанса на сотню, чтобы засудить меня!

Выждав немного, он добавил:

— И я собираюсь прислать тебе коробку сигар, Мерсер. Я очень тебе благодарен за великолепный уход и лечение, которые ты мне обеспечил!

Не успел Мерсер выйти, унося с собой посуду, как Кент яростно погрозил кулаком ему вслед.

— Господи, как я хотел бы встретиться с тобой в лесу… наедине… всего на часок! — произнес он.

Пробило восемь часов, потом девять. Дважды или трижды Кент слышал голоса в коридоре; возможно, Мерсер беседовал с охранником. Один раз ему показалось, будто он слышит отдаленные раскаты грома, и его сердце радостно забилось. Никогда еще он так не приветствовал бы грозу, как сегодня ночью. Но небо оставалось безоблачным. Не только небо, но и звезды, начинавшие появляться в вышине, казались ему более блестящими, чем когда–либо. И было очень тихо. Позвякивание лодочных цепей у причала слышалось так отчетливо, будто река находилась не далее сотни ярдов от раскрытого окна больничной палаты. Издалека донесся собачий вой, и Кент сразу определил, что это воет за лесопилкой одна из собак индейца Муи. Ночные совы, пролетая мимо окна, казалось, издавали клювами более громкий треск, чем обычно. Несколько раз Кенту чудилось, будто он слышит журчащий голос реки, которая скоро понесет его навстречу свободе.