Запасной инстинкт

Троепольский включил компьютер, но в Федино кресло садиться не стал – стоял, опершись ладонями о стол.

В компьютере не было уралмашевского макета, даже следов никаких. Троепольский посмотрел на Марата, а Марат на Троепольского.

– Чушь какая-то.

Марат промолчал. Он боялся, что, если скажет хоть слово, Троепольский как-то догадается, поймет – и тогда все, конец, недаром он сегодня принародно поклялся найти и убить того, кто…

– Ты что-нибудь понимаешь?

Марат отрицательно покачал головой и опять не сказал ни слова.

В дверях послышалось легкое цоканье, как будто мышь бежала на кончиках розовых лапок, сопение, шорох, и в Федину комнату впорхнула необыкновенная собака Гуччи в полосатом пальтеце. Увидав Троепольского и Байсарова, Гуччи сконфуженно замер на месте – раскидистые уши с прической неистово затряслись, – потоптался и ринулся прочь с видом горничной, поутру заставшей молодого господина голым.

– Полька! – заорал Троепольский. – Что ты его… ее выпускаешь?!

– Кого?!

– Да эту свою Гуччи!

– Я не выпускаю. Гуччи, Гучинька, где ты?

Придушенный, словно предсмертный писк, бросок, и в дверях появилась Полина с китайской хохлатой собакой на руках.

– Где уралмашевский макет?

– Что?

– То. Где макет?

“Вот оно, – пронеслось в голове у Полины Светловой. – Я так и знала. На что я только надеялась, когда думала, что… пронесет? Почему я на это надеялась?! Почему была уверена, что если он и догадается, то” – не сразу, не сейчас, а… когда-нибудь потом?!”

Она перехватила Гуччи, так что щекой тот припал к ее заколотившемуся сердцу. Оно колотилось так, что песик отстранился и посмотрел на нее вопросительно.

– Марат, ты так и не нашел макет?

Марат отрицательно покачал головой. Вид у него был странный, словно он последним усилием воли намертво держал себя за язык.

Намертво. Ну, конечно.

– Что значит – не нашел? Я три дня назад… – начал Арсений.

– Три дня назад он и пропал. Как раз когда Федя… Федю… Ты уехал к нему, а Марат сказал мне, что макет пропал.

– А мне? Никто не мог сказать, что он пропал?!

– Как же тебе скажешь, если тебя только сегодня отпустили? – пробормотала Полина и подошла поближе. – А ты… везде посмотрел?

“Не надо было утром заниматься с ней любовью, – решил Троепольский мрачно. – Куда меня понесло? Чего такого… космического захотелось? – А все ты виноват, прикрикнул он на свой запасной инстинкт, – тебе чего-то все не хватало!” Теперь ее запах, тепло, прядь волос, вывалившаяся из-за уха, заставляла его думать только о волне, пришедшей то ли из Австралии, то ли из Малайзии, конце света, о “я не то что схожу с ума, но устал за лето”, о катастрофе и одиночестве…

Он заставил себя вернуться в Федину комнату, к монитору, распахнутому в “виртуальный мир”, потому что те двое выжидательно смотрели на него. Даже трое – Гуччи смотрел тоже.

– Куда мог деться макет? – спросил Троепольский у всех троих. – А копии где? Диски?

Кинулись искать диски, но тоже ничего не нашли.

Полина знала, что не найдут, но все-таки надеялась. Договор с отвратительными черными буквами на обороте – “Смерть врагам!” – был у нее в портфеле. Троепольскому она ничего не сказала – он ничего не понял бы и не смог изменить, а она должна была как-то спасать положение.

Как он мог оказаться дома у Троепольского, этот договор? Почему Троепольский с ходу соврал, что “прихватил его случайно”? Он не Федя и ничего и никогда не “прихватывал случайно”! Видел или не видел он надпись на обороте? Как узнать? Как спросить?

Спросить Полина Светлова не решилась. В его спальне, выждав время, когда он отвернется, она осторожно сунула договор в свой портфель – неопровержимая улика, только она до сих пор не знала, кого и в чем именно уличает.

– Так, – сказал Троепольский. – Забавно.

Марат и Светлова смотрели в разные стороны – вид у обоих был беспомощный и несчастный. Гуччи выглядел еще более несчастным.

Один Троепольский не мог себе позволить быть ни беспомощным, ни несчастным. Он всегда и за все отвечал – даже книжка такая была в его детстве, называлась “Я отвечаю за все”. Арсений Троепольский не был таким благородным максималистом, как герой этой книжки, но всегда и за все отвечал сам.

– У кого какие предположения? – неприятным голосом спросил он, словно проверяя свою теорию о том, что он один такой, и больше никто и ни за что не отвечает.