Поворот к лучшему

— Мне этот тип не понравился, — заявил Сэнди с твердостью человека, уверенного в безупречности своих моральных суждений. — Я за то, чтобы на сегодня закончить. — Он повернулся к Джессике и заявил: — Домой, Джеймс.

28

Джексона преследовало адское видение: он был обречен вечно застревать то в одном автобусе, то в другом. На этот раз это был туристский автобус с открытой верхней площадкой — из тех, что ползают по британским городам, мешая движению. Год или два назад Джексон возил Марли по Кембриджу, решив, что это будет самый простой способ немного приобщиться к истории (скорее всего, требующей пересмотра), но теперь он не мог вспомнить ничего из того, что им тогда рассказывали. На верхней площадке было холодно, будто надоедливый ветер примчал из-за Северного моря с единственным намерением отхлестать Джексона по загривку. Вот потому-то, напомнил себе Джексон, он и переселился в другую страну.

Королевская Миля уже стала ему почти родной, ему хотелось повернуться к ближайшему прохожему и указать на церковь Сент-Джайлз и новое здание парламента (стоимость постройки в десять раз превысила бюджет — разве возможно превысить бюджет в десять раз?). Настоящим гидом была дама средних лет с мелодраматическими наклонностями, работающая за чаевые. На такую работу пошла бы Джулия, окажись она в нужде.

Автобус катился по Принсез-стрит — здесь не было никакой мрачной готики, только уродливые здания сетевых магазинов. Начинало моросить, и менее закаленные иностранцы спустились искать приюта на нижней площадке, оставив наверху только кучку британцев, съежившихся под зонтами и куртками с капюшоном. Он вполуха слушал, как гид рассказывает о ведьмах (кодовое название «женщины», естественно), которых живьем кидали в Нор-Лох, «где ныне располагается наш всемирно известный парк Принсез-стрит-Гарденз» (судя по всему, в Эдинбурге все было «всемирно известным» — интересно, парк известен и в Сомали? Или, например, в Бутане?), и тут он заметил на соседней полосе розовый фургон, «ситроен-комбо». Они стояли на красный, и, когда загорелся желтый, фургон дал газу. В этот момент Джексон не подумал ничего особенного, кроме «надо же, розовый фургон», но полубессознательная часть его мозга считала слова, выведенные на фургоне сбоку черными буквами: «Услуги — Сделаем Все, Что Пожелаете!» — а еще одна полубессознательная часть выудила в памяти маленькую розовую визитку, которая вчера лежала в бюстгальтере мертвой девушки.

Две полубессознательные части Джексонова мозга в конце концов обменялись информацией. Этот процесс протекал медленнее, чем раньше, — Джексон представил сигнальные флажки вместо высокоскоростного широкополосного доступа. Придет день, когда участки его мозга разучатся распознавать взаимные сообщения. Флаги беспомощно заполощутся на ветру. И это будет конец. Дряхлость.

Джексон рванул вниз по лестнице мимо съежившейся толпы в хвосте задней площадки и попросил водителя остановить автобус. Розовый фургон уже уехал вверх по Принсез-стрит, Джексон мог нагнать его, перейдя на бег, но рано или поздно тот вырвется из пробки, и тогда он его потеряет. Он рванул через улицу перед носом у сигналящего автобуса, ехавшего прямо на него (почему-то автобусы стали его проклятьем), и, добравшись до стоянки такси на Ганновер-стрит, нырнул в черную машину.

— Куда едем? — спросил водитель, и Джексон испытал абсурдное довольство собой, сумев сказать:

— Видите тот розовый фургон? За ним.

Они пробирались через утопающие в зелени красоты пригородов Эдинбурга. («Морнингсайд», — сказал водитель.) Благодать, подумал Джексон. Черное такси громыхало на каждой кочке, не идеальная машина для слежки, это точно. Однако было непохоже, чтобы водитель розового фургона что-нибудь заметил, может быть, черное такси — такое заурядное явление, что никто не обращает на них внимания. Джексон решил, что стоит отзвониться. Луиза Монро оставила ему визитку со своим номером в участке. Трубку снял какой-то миньон, который сказал, что «инспектора Монро нет в офисе», и предложил оставить сообщение. Он набрал номер еще раз (его опыт подсказывал, что на телефон редко отвечает дважды один и тот же человек) и снова услышал, что Луизы Монро нет в офисе. Он попросил номер ее мобильного и получил отказ. Если бы она действительно хотела, чтобы он оставался на связи, разве она не дала бы его сама? Не его вина, что он превратился в бродягу, старый одинокий волк-отщепенец. Расследующий преступления.

«Комбо» остановился, и Джексон сказал водителю:

— Продолжайте ехать и остановитесь за углом.

Там он расплатился, вылез из такси и беззаботной походкой завернул обратно за угол.

«Сделаем Все, Что Пожелаете!» — восклицательный знак в стиле Джулии. Неужто правда? Например, если попросить их превратить «Поиски экватора в Гренландии» в хорошую пьесу? Исцелить больных и хромых? Найти мертвую женщину из Форта?

— Это слоган, — сказала недоброжелательного вида тетка, выгружая из фургона на тротуар ведра и швабры.

На кармашке ее розовой формы был значок с надписью «Экономка» — звание показалось Джексону слегка угрожающим. Мафиози ведь тоже называют наемных убийц «чистильщиками». (Но, возможно, только в беллетристике, которую он иногда почитывал.) Кем тогда должна быть экономка? Старшим киллером?

— «Услуги», — любезным тоном сказал Джексон, — какое удачное название.

— Мы клининговое агентство, — сказала недоброжелательная тетка, не глядя на него.

— Я тут подумал, у вас ведь есть адрес вашего офиса? А то я что-то не могу найти.

Она посмотрела на него с подозрением:

— Зачем вам адрес?

— Ну, просто зайти и поболтать, договориться насчет уборки.

Чисто мафиозный треп, ни дать ни взять.

— Все делается по телефону, — ответила экономка.

У нее было такое лицо, словно она наелась на завтрак лимонов, «покоробленное», как сказал бы его отец. Но акцент у нее был сладок, словно шотландский виски на толченом льду, с лимонной цедрой.

— Все по телефону? Как же вы находите новых клиентов?

— По рекомендациям старых.

Из ближайшего дома вышла девушка с землистым лицом, сложенная как крестьянка и излучающая враждебность, взяла ведра и швабры и понесла их внутрь.

— Я заберу тебя через два часа! — прокричала ей вслед экономка, села в фургон и укатила прочь, не взглянув на Джексона.

Он же припустил в противоположном направлении, напустив на себя беззаботный вид на случай, если экономка следила за ним в зеркало. Когда розовый фургон скрылся из виду, он вильнул назад и вошел в дом через парадную дверь. До него доносились звук льющейся воды на кухне и стук шагов на втором этаже. Откуда-то из глубины слышалось гудение терзаемого пылесоса, и Джексон прикинул, что в доме должно было быть по меньшей мере три женщины. Конечно, не обязательно женщины. Не делай сексистских предположений, это всегда приводит к неприятностям. По крайней мере с женщинами.

Он выбрал целью ту, что была на кухне. «Тише, Джексон, — сказал он себе, — ситуация может оказаться опасной». Так говорят в армии. Теперь армия казалась ему чем-то далеким, но ее отпечаток никуда не делся. Иногда он фантазировал, что бы с ним стало, разреши ему отец Работать в шахте, не запишись он на военную службу. Вся его жизнь была бы другой, он сам был бы другим. Конечно, сейчас он был бы выброшен на свалку, безработный, никому не нужный. Но разве он таким и не был?

В девяносто пятом, он запомнил тот год, запомнил тот момент, он был дома в Кембридже, когда его жена все еще была его женой, а не бывшей, и он был полицейским, и она была беременна Марли на последних месяцах (Джексон представлял их ребенка туго упакованным в женином животе, словно кочерыжка в кочане капусты), и Джексон мыл посуду после ужина (который он все еще называл «чаем», пока жена не пообтесала его под средний класс с южным выговором). Под конец ее беременности они ели рано — она жаловалась, что не может спать на полный желудок, поэтому он мыл посуду под шестичасовые новости на «Радио-4», и где-то в середине сводки сообщили, что закрыли шахту, на которой его отец проработал всю жизнь. Джексон не мог вспомнить, почему именно эта шахта попала в новости, ведь столько других закрывали без всякого шума, может, потому, что она была одной из крупнейших шахт в регионе или последней из действующих шахт в регионе, кто его знает, но он застыл с намыленной тарелкой в руке и слушал диктора, и по его щекам вдруг потекли слезы. Он даже не мог объяснить, что он оплакивал, наверное, все, что ушло в прошлое. Не выбранную им стезю, мир, в котором он никогда не жил. «Почему ты плачешь?» — спросила Джози, вваливаясь в кухню, она уже еле проходила в дверь. Тогда она еще могла ему посочувствовать. «Черт бы побрал эту Тэтчер», — ответил он, по-мужски передернув плечами, переводя с личного на политику, хотя в данном случае это было одно и то же.