Воробей под святой кровлей

Бедняга был слишком жалок; глядя на него, никак не верилось, что он может быть убийцей и грабителем. Юноша был приблизительно одного роста с Кадфаэлем, то есть ниже среднего, зато втрое тоньше. Одежонка его, и без того изношенная и рваненькая, пострадала от пинков и от рук преследователей, которые выдрали из нее несколько клочьев. Под пылью и грязью едва угадывались первоначальные яркие красно-синие цвета, в которые она была когда-то окрашена. Беглец был довольно широкоплеч, и, если бы его хорошенько кормили, из него, наверное, вырос бы хорошо сложенный мужчина, однако сейчас, когда он неуклюже поднялся на колени и стоял перед монахами точно одеревенелый, весь угловатый и нескладный — одна кожа да кости, он был похож на огородное пугало. «Должно быть, ему лет семнадцать или восемнадцать», — подумал брат Кадфаэль. Глаза с тоскливой мольбой были устремлены на монахов, один глаз был подбит и почти совсем заплыл, но в свете свечей они вспыхивали яркой синевой, словно цветы барвинка.

— Сын мой, — обратился к спасенному Радульфус. Аббат говорил холодным, бесстрастным голосом, потому что по наружности ведь убийцу не распознаешь: ни лицо, ни лета ничего не подскажут. — Ты слышал, в чем тебя обвиняют люди, которые, без сомнения, хотели тебя убить. Сейчас ты отдал душу и тело под покровительство церкви, и я, а также все, кто здесь находится, обязаны обеспечить тебе приют и заботу. И ты можешь быть уверен, что получишь и то и другое. В настоящий момент я могу тебе указать только один путь к спасению и задам тебе только один вопрос. Каков бы ни был ответ, ты все равно будешь в безопасности весь положенный срок. Это я тебе обещаю.

Несчастный, скорчившись перед аббатом на коленях, молчал и не сводил с него настороженного взгляда, как будто и в нем он подозревал своего врага.

— Что ты ответишь на их обвинение? — спросил Радульфус. — Совершил ли ты сегодня грабеж и убийство?

Сведенные судорогой губы с трудом раскрылись, и звонким, высоким детским голосом беглец испуганно сказал:

— Нет, отец аббат! Клянусь, я этого не делал!

— Встань, — приказал аббат, не выказывал ни доверия, ни осуждения. — Подойди поближе и положи ладонь на ковчежец, который стоит на алтаре. Ты знаешь, что в нем хранится? В нем покоятся мощи Святого Элерия, друга и наставника Святой Уинифред. Положа руку на эти святые мощи, подумай хорошенько и ответь мне снова, помня, что Бог тебя слышит: виновен ли ты в том, в чем тебя обвиняют?

Со всем жаром отчаяния, которое переполняло это хрупкое тело, юноша, ни минуты не колеблясь, убежденно ответил звонким голосом, прозвучавшим на всю церковь:

— Видит Бог, я не виновен! Я никому не сделал зла!

В напряженной тишине, храня тягостное молчание, Радульфус взвешивал его слова. Именно так и должен был ответить человек, которому нечего скрывать и нет причины бояться Божьей кары. Но в то же время точно так же мог соврать, спасая свою шкуру, безбожный проходимец, который не верит в небесное возмездие и не ведает иного страха, кроме страха перед ужасами земных страданий. Перед аббатом был трудный выбор, и он решил подождать с окончательным суждением.

— Итак, ты торжественно поклялся. Правда это или не правда, но согласно закону храм этот будет твоим убежищем, и ты сможешь на досуге подумать о своей душе, если в том есть необходимость.

Радульфус переглянулся с Кадфаэлем, и, оставшись вдвоем, они обсудили, что надо сделать на первый случай.

— Я думаю, пока мы не связались с представителями закона и не оговорили с ними все условия, ему лучше всего оставаться в церкви.

— И я так думаю, — согласился Кадфаэль.

— Можно ли оставить его одного?

Оба вспомнили о толпе, только что выпровоженной из церкви, которая, не утолив своей злобы, могла выкинуть что угодно. Наверняка они остались где-то неподалеку.

Монахи уже покинули церковь и вслед за приором Робертом, который с напыщенным и недовольным видом шел впереди, удалились в спальное помещение. В хоре стало темно и тихо. Как знать, заснут ли ночью спокойным сном все братья, в особенности молодые и беспокойные! В обители повеяло мирским мятежным духом, и растревоженные монахи, скорее всего, еще долго не смогут успокоиться и будут ворочаться с боку на бок.

— Сначала мне придется над ним потрудиться, — сказал Кадфаэль, окинув оценивающим взглядом пятна крови на лбу и на щеках несчастного и всю его скрюченную фигуру.

«А тело у него молодое, гибкое, как тростинка, и наверняка легкое и проворное в движении», — подумал Кадфаэль.

— С вашего позволения, отец мой, я останусь здесь и позабочусь о нем. Если будет нужно, я кого-нибудь позову на помощь.

— Прекрасно, брат мой, будь по-вашему! Можете взять все, что требуется для его устройства.

На дворе стояла теплая погода, однако ночью среди каменных стен станет холодновато.

— Не дать ли вам кого-нибудь в помощь, кто, в случае чего, сможет сбегать по вашему поручению? Нашего гостя нельзя бросать в одиночестве.

— Если можно, я попросил бы прислать мне брата Освина. Он знает, где найти вещи, которые мне могут понадобиться, — ответил Кадфаэль.

— Я его пришлю. А если наш подопечный захочет сам рассказать свою злополучную историю, постарайтесь все хорошенько запомнить. Завтра его обвинители, несомненно, явятся сюда, как положено, в сопровождении помощников шерифа, и тогда обе стороны должны будут изложить события, каждая со своей точки зрения.

Кадфаэль понимал важность того, на что обратил его внимание аббат. Незначительные отклонения в завтрашнем рассказе молодого человека от того, что он скажет ночью, могут иметь решающее значение. Впрочем, его многоречивые обвинители за ночь тоже поостынут и на холодную голову могут представить все в несколько ином свете. Брат Кадфаэль хорошо знал почти всех обитателей города, и поэтому он скоро сообразил, отчего эти люди в столь поздний час оказались еще на ногах и явились сюда разгоряченные и нетрезвые. Молодому детине, разряженному в пух и прах, сейчас полагалось бы находиться в спальне с новобрачной, вместо того, чтобы ловить за рекой несчастного паренька, оглашая окрестности дикими воплями про грабеж и убийство. Должно было случиться такое выдающееся событие, как свадьба наследника, чтобы прижимистое семейство Аурифаберов расщедрилось и допьяна напоило толпу гостей.

— Оставляю вас на страже, — сказал Радульфус и отправился за братом Освином, которого он собирался послать на подмогу к брату Кадфаэлю, чтобы они вместе коротали бессонную ночь.

Брат Освин примчался так скоро, точно только и ждал этого вызова. Да и кого, как не подопечного Кадфаэля, следовало позвать в первую очередь, чтобы разделить с наставником ночное бдение! У Освина сна не было ни в одном глазу, его распирало от любопытства, и он был, как мальчишка, рад, что его среди ночи подняли с постели и позволили быть участником неслыханных событий, связанных с громким преступлением. Раздираемый противоречивыми чувствами, он уставился на дрожащего пришельца, испытывая сладкий ужас от сознания, что видит настоящего убийцу; никак не ожидая, что вместо кровожадного чудовища встретит такое жалкое создание, он, к собственному изумлению, ощутил прилив сострадания.

Однако Кадфаэль не дал ему долго предаваться этим переживаниям:

— Мне нужна вода, чистое полотно, мазь из тысячелистника и клевера и добрый бокал вина. Давай-ка быстренько, одна нога здесь — другая там! Да засвети на всякий случай лампу в сарайчике — нам может понадобиться еще что-нибудь.

Брат Освин выхватил свечку из светильника и ринулся выполнять поручение с таким воодушевлением, что свеча только чудом не погасла, когда он выскочил на улицу. Однако ночь была безветренная, и пламя снова выровнялось. Освин припустил бегом через двор в сторону сада, а следом за ним вилась ленточка дыма.

— Разожги жаровню! — крикнул ему вдогонку брат Кадфаэль, услышав, как стучат зубы у его подопечного.

Побывав на волосок от смерти, всякий на его месте мог выдохнуться, словно проколотый пузырь, тем более этот юноша, который и без того был так хил и слаб, что, казалось, в чем только еще душа держится. Кадфаэль успел вовремя подхватить его, иначе он шлепнулся бы, как пустой мешок, на каменный пол.