Воробей под святой кровлей

Глава девятая

Четверг, с утра до вечера

На следующее утро почтенная Джулиана, стуча клюкой по широким деревянным ступеням, спозаранку спустилась в холл, собираясь произвести подобающее впечатление на брата Кадфаэля, который должен был прийти к ней после завтрака, и встретить его, приняв вид статной и уверенной в себе пожилой дамы, находящейся в добром здравии и держащей в подчинении всех домашних. А для этого ей нужно было заранее водрузиться на лавку, где она будет сидеть, и позаботиться, чтобы все было удобно расставлено и трость была у нее под рукой. Он-то знал, что на самом деле она уже не та, и она знала, что он это знает.

Одной ногой старушка уже стояла в могиле, время от времени она чувствовала, как почва проседает у нее под ногами и затягивает ее все глубже вниз. Но оба играли в эту последнюю игру, питая друг к другу взаимное уважение и восхищение, несмотря на отсутствие любви и даже симпатии.

Уолтер и его сын с утра уже были в мастерской. Джулиана царственно расположилась на лавке около лестницы, подперев спину подушками, и оттуда взирала на всех со снисходительным неодобрением. Долгие годы прожитой жизни, слишком долгие для любой женщины, волочились за ней, оттягивая плечи, как чересчур тяжелый шлейф, надетый на юную невесту, от которого напрягалась спина и каждый шаг дается непомерным трудом.

Перемыв немногие, оставшиеся от завтрака блюда, поставив подниматься хлебное тесто, Раннильт уселась с шитьем, выставив табуретку на пороге холла, где ей было светлее. В руках у нее было невзрачное, скромное платье коричневого цвета с разодранным подолом. Сейчас девушка старательно зашивала прореху. У Раннильт глаза были молодые, у Джулианы очень старые, но зрение у нее не ослабело, несмотря на возраст. Она видела мельчайший стежок, который делала молодая швея.

— Это платье Сюзанны? — резко спросила старуха. — Где же это она его так изорвала? И подол полинял! В мое время мы так берегли вещи, что носили их, пока они не станут тонкими, как паутинка, прежде чем подумать их выбросить. Куда уж нынешним хозяйкам! Порвать, да залатать, да и выкинуть нищим! Всем бы вам только проматывать добро!

Как видно, старушке ничем нельзя было сегодня угодить, она с утра настроилась на придирки, чтобы всем доказать, кто тут главный. В такие дни лучше было вообще не отвечать, а уж коли она потребует, то ограничиваться краткими и покорными ответами.

Раннильт обрадовалась, когда наконец показался брат Кадфаэль с сумкой, набитой бинтами и мазями, чтобы перевязать ногу старушке, у которой опять на щиколотке открылась язва. Истонченная, воспаленная кожа лопалась от малейшего прикосновения и от любой царапины. Кадфаэль застал свою пациентку сидящей прямо и неподвижно в ожидании его прихода, на редкость молчаливой и задумчивой; но едва он вошел, она взбодрилась в присутствии своего давнего доброго неприятеля и в поддержание своей репутации показала привычный норов; старушка славилась злым и язвительным языком и никогда не соглашалась с родными, упрямо называл белое черным, а черное белым.

— Ногу-то надо бы вам держать повыше, — сказал Кадфаэль и, промокнув тряпицей маленькую, но зловредную язвочку, начал ее бинтовать. — Вы это прекрасно знаете, я вам уже не раз говорил. Может быть, мне следовало сказать вам, чтобы вы день-деньской проводили на ногах, тогда вы сделали бы все наоборот и язва бы зажила.

— Вчера я весь день не выходила из спальни, — коротко ответила Джулиана. — Мне уже надоело это до смерти. Откуда мне иначе узнать, что тут им вздумается творить за моей спиной, пока я сижу взаперти? Здесь я по крайней мере вижу, что творится в доме, и в случае чего могу сказать свое слово; уж так я привыкла, и так будет до конца моих дней.

— Без всякого сомнения! — сказал Кадфаэль, намотав бинт и аккуратно завязав его концы. — Не припомню случая, чтобы вы не сделали так, как вам взбредет в голову, и не жду от вас ничего другого. Ну, а как с вашим дыханием? Грудь больше не болит? Голова не кружится?

Для полного удовлетворения Джулиана непременно должна была сердито поворчать на резкую боль в одном месте, на судорогу в другом, но она нисколько не обиделась, когда он так же бесцеремонно отмахнулся от этих жалоб как от пустяков. Все это было для нее средством скоротать бесконечные часы долгого дня, который так скучно тянулся, что, кажется, ему и конца не будет, а как пройдет, так точно его и не было, прожитые дни ускользали у нее из памяти, словно вода из горсти.

Раннильт закончила зашивать платье и понесла его в комнату Сюзанны, чтобы прибрать в сундук; а тут как раз и сама Сюзанна пришла из кухни и задержалась в холле, чтобы вежливо побеседовать с Кадфаэлем, расспросить его, как он находит здоровье Джулианы и надо ли ей продолжать пить настойку, которую он прописал ей после припадка.

За этим разговором их застали Даниэль и Марджери, которые вместе возвращались из мастерской. Они вошли рука об руку, оба держались несколько натянуто, что было особенно заметно, потому что, едва ступив на порог, они замолчали, хотя только что оживленно что-то обсуждали приглушенными голосами. Они коротко поздоровались с Кадфаэлем, не то чтобы неучтиво, а как бы между прочим; казалось, их мысли были целиком поглощены другим предметом, от которого они не хотели отвлекаться. Кадфаэль сразу почувствовал напряженность, которая сквозила в каждом их жесте, и подумал, что Джулиана тоже ее заметила. Одна Сюзанна, казалось, не замечала ничего и нисколько не заразилась их настроением.

Вероятно, присутствие постороннего человека было для них некстати, но Марджери не собиралась отступать от поставленной цели и откладывать на потом то, к чему она приготовилась, собрав все свое мужество.

— Мы тут с Даниэлем обсудили кое-что, — объявила Марджери таким твердым и решительным тоном, который неожиданно было слышать от мягкой и уступчивой с виду женщины. — Наверно, вы понимаете, Сюзанна, что после женитьбы Даниэля должны произойти кое-какие изменения в обычном порядке. Вы доблестно несли все тяготы домашнего хозяйства все эти годы, — Последнее замечание вышло у нее не очень удачным: именно эти годы и были повинны в том, что так увяла и поблекла ее золовка, которая в юности была почти писаная красавица; следы этих лет зримо отпечатались на ее лице. — Но теперь вы можете уйти на покой и отдохнуть от трудов, никто вас не упрекнет — вы честно заслужили отдых. Я уже ознакомилась с домом, скоро привыкну к вашему распорядку и готова занять подобающее мне положение в качестве жены Даниэля. Я думаю — и Даниэль тоже так думает, — что ключи должны теперь перейти ко мне.

Удар был ужасен. Вероятно, Марджери так и предполагала. Вся краска сбежала с лица Сюзанны, и оно сделалось землисто-серым, затем так же быстро краска снова прихлынула к ее щекам и разлилась до корней волос. Большие серые глаза стали жесткими и непроницаемыми. Некоторое время она молчала; Кадфаэль подумал, что она лишилась речи. Он мог бы, не говоря ни слова, тихо удалиться, но остался, беспокоясь за почтенную Джулиану: неизвестно было, как повлияет на нее эта семейная стычка. Старуха сидела безмолвно, застыв в неподвижности, и только на щеках у нее проступили два красных пятна и глаза сверкали необычайно ярким блеском. С другой стороны, почему было и не остаться, отступив незаметно в тень? Обыкновенное человеческое любопытство было свойственно Кадфаэлю в высшей степени.

Сюзанна наконец отдышалась, и к ней вернулся дар речи. В глазах ее вспыхнул огонь, словно яркий закат, просвечивающий сквозь окна.

— Вы очень добры, сестрица, но я не собираюсь так легкомысленно забросить мои обязанности. Я не сделала ничего такого, за что меня следовало бы уволить от моей должности, и я не собираюсь никому уступать. Разве я раба, чтобы валить на меня работу, пока это кому-то нужно, а потом вышвырнуть за дверь? Вот так за здорово живешь и без ничего? Без ничего! Здесь мой родной дом, я была в нем хозяйкой и буду хозяйкой: мои тут кладовки, моя кухня, мои бельевые сундуки, все тут — мое. Живите себе на здоровье как жена моего брата, — проговорила она с холодной угрозой, — но вы здесь новая, гостья, а у нас свои старинные устои, и здесь я ношу ключи.