Воробей под святой кровлей

— Договорились! Теперь, если хотите, вы можете побеседовать с обвиняемым юношей в моем присутствии, но без участия этих свидетелей. Обвинители уже сказали свое слово, будет только справедливо, если и ему дадут возможность так же свободно высказать свою точку зрения. После вашей беседы с ним дело будет отсрочено до последующего судебного разбирательства.

Даниэль открыл было рот, чтобы громко возмутиться, но, встретив холодный взгляд аббата, передумал. По толпе его приверженцев прошел невнятный ропот и волнение, однако никто не осмелился открыто поднять голос. От имени горожан выступил провост:

— Милорд! Я не был вчера в гостях на свадьбе, и я не знаю в точности, что там произошло. Я представляю здесь всех жителей Шрусбери и, с вашего позволения, желал бы непредвзято выслушать то, что этот юноша скажет в свое оправдание.

Аббат с готовностью дал свое согласие:

— Хорошо, пойдемте в церковь! А вы, добрые люди, расходитесь с миром по домам!

Горожане неохотно повиновались, недовольные тем, что до поры до времени добыча выскользнула у них из рук. Один только Даниэль не отправился вместе со всеми, а выступил вперед, чтобы обратить на себя внимание аббата. Он выглядел крайне озабоченным и, словно забыв об обидах ради более важного дела, заискивающим тоном обратился к аббату:

— Прошу вас, святой отец, выслушайте меня! Правда ваша, что нынче ночью все погорячились, когда увидели моего отца лежащим на полу в луже крови. Мы и впрямь подумали, что он мертв, и слишком рано подняли крик об убийстве, но ведь и сейчас еще не скажешь, насколько тяжелы будут последствия. А у моей бабушки от этого известия повторился припадок, какой уже был у нее однажды, и, хотя сейчас старушке стало немного лучше, она еще очень плоха. После первого припадка бабушка больше, чем всем остальным лекарям, доверяет брату Кадфаэлю. И она велела мне спросить, не может ли он к ней прийти со своими лекарствами, потому что он знает самое лучшее средство от одышки и болей в груди.

Аббат оглянулся, ища глазами Кадфаэля, тот был уже рядом; едва услышав просьбу Даниэля, он поспешил выйти из помещения наружу и ждал, когда его позовут. Что и говорить, он весь дрожал от нетерпения, потому что после ночи, проведенной в обществе Лиливина, его снедало любопытство и страшно хотелось разузнать, что же на самом деле произошло на свадьбе Даниэля Аурифабера.

— Я отпускаю тебя, брат Кадфаэль. Пойди с ним и сделай что возможно для этой женщины. Ты можешь оставаться там, сколько будет нужно.

— Иду, отец мой, — радостно ответил Кадфаэль и бодро поспешил в аптекарский сад, чтобы взять из своего сарайчика все, что могло понадобиться для лечения.

Усадьба золотых дела мастера находилась на улице, ведущей к городским воротам, которые располагались на узком перешейке, соединявшем город с остальным миром, основная же часть города лежала в излучине Северна и, словно остров, была со всех сторон окружена водой. Участки домов по обе стороны улицы заканчивались у городской стены, усадьба Аурифабера была одной из самых больших в Шрусбери, а ее хозяин считался одним из самых богатых горожан. Дом мастера Аурифабера представлял собой прямоугольное строение, одним крылом выходившее на улицу. Аурифабер, который все время выискивал новые способы заработать деньги, отделил переднюю часть своего дома и сдал ее внаем под мастерскую и жилище замочному мастеру Болдуину Печу, немолодому бездетному вдовцу, которому приглянулся этот флигель. Через узкий проход между двумя мастерскими можно было попасть во двор с колодцем, а также поварнями, коровниками и отхожими местами. Про Уолтера Аурифабера говорили, будто у него даже отхожая яма выложена каменной кладкой, что, на взгляд многих людей, было большой дерзостью и граничило с посягательством на привилегии благородного сословия. В конце двора начинался береговой уклон, там находился огород и птичий двор, упиравшийся в городскую стену. Владения Аурифабера продолжались еще и за городской стеной, туда можно было попасть, пройдя под аркой, за которой раскинулась зеленая лужайка, кончавшаяся у реки.

Кадфаэль уже не раз навещал этот дом по требованию пожилой матроны, которой шел уже девятый десяток. Почтенная Джулиана считала, что в оплату за свои щедроты не только обеспечила своей душе местечко в раю, но также откупила себе у монахов право на попечение о своих телесных недугах. В восемьдесят лет болезни неудивительны, и Джулиана частенько прихварывала: из-за малейшей ранки или царапины у нее на ногах образовывались язвы, поэтому, занимая одну из двух комнат наверху, она редко оттуда спускалась. Если она как хозяйка дома сидела во главе стола на свадебном пиру — а это, кажется, так и было, — то, верно, клюка, от которой пострадал бедняга Лиливин, была у нее под рукой. Старушка была скора на расправу и частенько поколачивала тех, кто ей не угодил.

Единственным человеком, в ком она будто бы просто души не чаяла, был ее внучек Даниэль, но даже он никакими уловками не мог заставить ее развязать кошелек. Сын Уолтер весь пошел в матушку и был таким же скопидомом, как она. Но в нем, по-видимому, жила непоколебимая вера в свою добродетель, благодаря которой он, несомненно, попадет в рай, а может быть, просто по причине относительно нестарого возраста ему еще не пришло время задумываться о том, что ждет его после смерти, и монастырские алтари не могли похвастаться дарами Уолтера Аурифабера. Свадьбу наследника Аурифаберы обставили с должной роскошью, однако все затраты до последнего пенни наверняка будут восполнены из денег на хозяйственные нужды за счет самой жесткой экономии в течение ближайших месяцев. Среди недоброжелателей Уолтера Аурифабера ходила невеселая шутка, что его жена, дескать, умерла от голода после того, как родила ему сына, поскольку затраты на ее содержание с этого времени стали считаться излишними.

Следуя за угрюмо молчавшим Даниэлем, Кадфаэль миновал узкий проход между двумя мастерскими и очутился перед раскрытой дверью, ведущей в холл. В этот час весь двор лежал в густой тени, но небо сияло безоблачной голубизной. Переступив через порог, они окунулись в пропитанный запахом сухого дерева сумрак. Справа находилась дверь, ведущая в комнату дочери, за нею — кладовые с хозяйственными припасами, в которых она была полновластной хозяйкой. Дальше начиналась лестница без перил, ведущая в верхние покои. Кадфаэль уже знал дорогу и поднялся наверх. Первая же дверь на узкой галерее, пристроенной к боковой стене холла, вела в комнату Джулианы. Не доходя до лестницы, Даниэль, не говоря ни слова, повернул назад и нехотя потащился обратно в мастерскую. На ближайшие несколько дней вся работа в мастерской падала на его плечи, он остался в ней за мастера и за хозяина. Говорили, что Даниэль мог быть хорошим работником, когда не ленился или когда старшим удавалось его заставить.

На пороге Кадфаэль столкнулся с женщиной, которая выходила из комнаты. Такая же высокая, как ее брат, с такими же красивыми каштановыми волосами, дочь Уолтера Аурифабера Сюзанна в свои тридцать с лишком лет заправляла всем в доме, вот уже пятнадцать лет на ней целиком лежали хозяйственные заботы. Холодная сдержанность и достоинство Сюзанны, казалось, исключали самую мысль о насилии и преступлении. Когда почтенная Джулиана начала прихварывать, к Сюзанне перешли домашние обязанности ее матери. Говорили, что она похожа на покойницу. У Сюзанны хранились ключи от дома, она смотрела за кладовыми, — словом, на ней держался весь дом, и она деловито и спокойно справлялась со своими обязанностями. «Славная девушка!» — говорили о ней. Вот только девичество ее слишком затянулось.

Сюзанна улыбнулась брату Кадфаэлю, но улыбка ее была сдержанной и холодноватой. У нее было бледное чистое овальное лицо с широко посаженными серыми глазами, которые удивительно гармонировали с отливающими рыжиной каштановыми волосами, убранными в строгий узел. Одета она была в простое темное платье, как полагается аккуратной хозяйке. Связка ключей на поясе была ее единственным украшением.