Амур-батюшка

– Оба нам помогают, и оба с нас здорово шкуру дерут, – говорил Покпа сыну по дороге из церкви. – Так помогают, что мы скоро с голоду сдохнем.

– Не сдохнем! – отвечал Айдамбо. – Только бы жениться, а там еще посмотрим!..

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Дул сильный ветер, низовик. Несло снег с деревьев. Поземка переметала путь. Ветер все крепчал, и громадная река была как в белом дыму.

Дельдика, разодетая по-городскому, в шубке и пуховой шали, отъезжала в церковь. Анга благословила ее иконой. Дельдика перецеловалась со всеми.

– Мужику-то не поддавайся, – приговаривала, обнимая ее, Татьяна.

Дельдика расплакалась.

– Ну, скорей едем, поп ждет! – весело крикнул Силин. – Жениться так жениться!

Бабы всхлипывали. Татьяна и Наталья помогли Дельдике сесть в кошеву.

– Ну, пора!

Зазвенели бубенцы, кони тронулись. Тимоха гикнул, и кошева с грохотом помчалась с крутых съездов релки.

Дельдика в последний раз махнула платочком.

Следом за тройкой, лежа в санях, покатил на жеребце Бердышов.

Свадьбу решено было справлять в Мылках, в новом доме Айдамбо. В этот день мимо Уральского проезжало много нарт с нарядными гольдами.

Толпа уральцев, провожавшая Дельдику, расходилась по домам.

«Скоро и я так поеду», – думал Илья.

– Хорошая была девка, привыкли мы к ней, – говорили бабы.

– Как своя!.. Такая славная у нас выросла, – оказала Бормотиха. – Не ваш бы Егор, была бы она больная от купцов. Так бы и высохла!

После пурги потеплело. Голые вершины сопок, занесенные снегом, выступили из рыжей тайги. Илья вспомнил, как он бегал на эти хребты охотиться, приносил шкурки Дельдике. Казалось, это было так давно…

Зазвенели колокольцы, снизу шла почта. Белые от мороза кони медленно тянули по сугробам тяжелые лубяные расшивы с громадными кожаными кошелями.

* * *

С обозом вернулся из Софийска Андрей Сукнов. Телеграфист посылал его туда по делу.

– Хороший солдат! Молодой, а бывалый, – говорил про него Егор.

Он позвал солдата и Бормотовых к себе.

– Когда же свадьба?

Солдат ждал письма из дому.

– Ну, рассказывай новости. Люблю тебя слушать.

– Я тут привык, – тихо говорил Сукнов. – Здесь я положил годы. Мы, бывало, в тайгу придем – ранцы долой, ружья в козлы, палатки разобьем. Тайгу рубим, дома ставим, посты, станки… Много я тут повидал.

Работал Андрей и на высоких скалах, в душистой южной тайге, где ставились первые дальнобойные батареи и где, бывало, тайфун достигал такой силы, что казалось, дышать нечем, не успеваешь ртом воздух хватать.

Наталья и Татьяна, обе коренастые, босые, смуглые от загара, с белесыми бровями, обнявшись, слушали солдата.

– А теперь желает осесть на Амуре! – с восторгом восклицал Тереха.

Вечером бабы пряли, пели. Мужики рассказывали сказки.

Андрей и Авдотья сидели на дровах за печкой. Солдат долго играл на балалайке.

– Телеграмму можно отбить, куда желательно, – говорил он. – Полковник завсегда говорил, что телеграф – первое дело.

Утром Сукнов съездил к попу, отдал ему документы и пакет от начальства.

* * *

Из тайги вышел обоз оленных тунгусов. Заиндевелые рогатые олени, понуро опустив головы, целыми днями простаивали у дома Бердышова.

С тунгусами пришли Юкану и трое русских, рослые, длиннобородые, одетые в дубленые полушубки и в старинные суконные полукафтанья.

Тунгусы грузили в нарты тюки, бочки с маслом, ящики с инструментом, муку, спирт. Савоська, уже давно возвратившийся с устья Амгуни, распоряжался ими, кричал, показывал, что и как надо класть и перевязывать. И тунгусы и русские слушались его.

Из Мылок со свадьбы вернулся Иван.

Далекие леса синевой вползали на хребты к белым вершинам. Олени позванивали колокольцами.

У бердышовской избы толпились мужики, гольды и ребятишки.

– Еду в тайгу на прииски, – говорил Бердышов. – В такие места, где топко. Летом по болоту не доберешься. Вернее сказать, доберешься, но трудно грузы доставлять. Все завезти надо санным путем. А ты, Илья, все неженатый?

– Погоди, вот скоро уж… – с неприязнью поглядывая на рогатых зверей и побаиваясь подступить ближе, отвечал за Илью Пахом.

– Что ты боишься? Олень не страшней коровы. Тунгусы коров боятся, а ты оленя.

Илья завидовал Бердышову. Он с большой охотой пошел бы вот так в тайгу на прииск.

Иван оделся в оленью парку и в белые высокие торбаса.

– Поедем далеко, до Тамбовки; там свернем на Горюн – и по нему в верховья, а потом по озерам и болотам.

Морозный пар клубами валил из его рта.

– У тебя, поди, уж и заявка сделана? – спросил Федор у Бердышова.

– Не без того! – тряхнул головой Бердышов так, что замотались длинные уши его шапки. – Времена переменились: молодые женятся, а мы хватаемся за новые дела. И ты, если хочешь торгашить, брось все, завози товар. Успевай, Федор! – похлопал он мужика по плечу. – А то тут найдутся другие… А ты думал, что я век буду развешивать пшено да муку? Нет, я тоже хочу развернуться.

– Где ты оленей-то нанял?

– Пошто нанял? Купил! Это теперь мои олени, – весело ответил Бердышов. – А летом из Николаевска пароход потянет вверх по Амгуни баржи с людьми. Много людей я нанял.

На разных речках Иваном еще в былые годы найдены были россыпи, богатые золотом. Теперь он чувствовал себя в силе, чтобы начать на них работы.

Анга в старой шубейке хлопотала у возков. Она была счастлива. Ее Иван прямо и решительно шел к цели. Она радостно помогала ему готовиться, чувствуя, что нужна.

– Чего еще ждать! – говорил Иван. – Дай пожить, пока не состарились.

Анга напекла на дорогу пирогов, нажарила оленьего мяса и наморозила два куля пельменей.

– А ты, Илья, слыхал, что под Тамбовкой барс объявился? – спросил Иван парня. – В деревне все испугались, и никто не смеет выйти в тайгу убить зверя. Я бы, если на прииски не ехал, проучил этих тамбошей.

Желваки заиграли на скуластом лице Ильи. Он давно хотел показать тамбовцам, как надо охотиться.

Бердышов рассказал про охоту на барса, как один смелый охотник ловко убил матку, подойдя к ней вплотную, а барсенка захватил живьем.

Тоскливым взором наблюдал Илья сборы каравана. По виду его нетрудно было догадаться, что новость, сообщенная Иваном, не дает ему покоя.

– Только барс – зверь чуткий: к нему надо подкрадываться в одиночку, осторожно. Но смотри не попадись ему. А то Дуня другому достанется. Зато если убьешь, она тебя шибко полюбит. А зверь тебя сгребет – тогда худо. Но если ты хороший охотник, зверь это чует, тебя испугается, никогда не сгребет, можешь подходить к нему.

Иван отошел к оленям.

– Онакер! Старик! – хлопал Иван по морде могучего оленя. – А вот Ыйден – Царь!

Заслышав свои клички, широкогрудые звери вздрагивали.

Тунгусы уселись в нарты. Иван поцеловал жену и девочку.

– Ну, барыня, обнимай дедушку. – Савоська подставил маленькой Тане обмороженную щеку.

Иван оглянулся на избы переселенцев. Егор с мальчишками стоял на бугре. Бердышов махнул им рукой.

Колокол зазвенел на груди у Онакера. Юкану протяжно завыл, охотничьи собаки россыпью пошли по снегу, перегоняя оленей. Савоська выстрелил в воздух.

Олени и нарты быстро окрылись в синей утренней мгле. Только звон колокольца, подвязанного к груди Онакера, доносился с реки.

– Эх, я бы опять с дядей Ваней поехал! – с чувством признался Васька.