Вилла Рено

«Начало его простуде (которая постепенно привела к воспалению легких) тоже было положено более ранней поездкой в Колтуши в феврале 1936 года. Была метель. Ударил мороз. Писатель С. Воронин так описывает эту поездку: „Может, надо было остаться в Колтушах, но потянуло домой, и он решил поехать. Тем более что элегантный „линкольн“ стоял у подъезда. Холодно было в машине: в то время не было обогревательного устройства, да и пальто было легкое. И ноги в ботинках. Тоже потеплее бы надо… И все бы ничего. Но в пути машина встала, забарахлил мотор. Иван Петрович посидел немного. Постучал ногу об ногу. Вышел. Метелило вовсю.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал он шоферу, — а то что-то озяб, — и пошел, чтобы согреться, быстрой ходьбой.

Но ветер продувал насквозь. Павлов прикрывал грудь руками, но это была слабая защита. В ботинки набивался снег, и ноги мерзли. Он все чаще оглядывался назад, но машины не было. И, как на грех, не было автобуса ни в ту, ни в другую сторону. Ветер налетал то спереди, то сбоку. Поземка юлила в ногах. И он уже перестал выгребать пальцем из ботинок снег Наконец позади показались огни идущей машины… „Линкольн“. Он сел. Накинул на ноги плед.

— Озябли, Иван Петрович? — встревоженно спросил шофер.

— Ничего, ничего… Попью чайку горячего, и все пройдет. Согреюсь…“ К огромному нашему сожалению, не прошло. Павлов серьезно заболел, хотя вначале его болезнь выглядела как некоторое недомогание. 27 февраля 1936 года он скончался у себя на квартире, на Васильевском острове».

«Закон парности случаев, — писал красным фломастером исторический консультант. — Сначала погибает после операции сын Павлова Всеволод, потом умирает от пневмонии Павлов. Сначала умирает Максим Пешков, сын Горького (оставили пьяного на улице спать, промерз, простудился), потом от пневмонии умирает Горький. Обоих лечил Плетнев, обвиненный в отравлении Горького и расстрелянный».

«Всей правды мы не узнаем никогда». А. П. Чехов

«24 и 25 февраля академик чувствовал себя лучше, — писал Нечипоренко то ли от себя, то ли списывая с неведомого источника, — он играл в карты, общался с внучками, обещался вскорости расцеловать их не единожды; сын Владимир Иванович с женой Татьяной Николаевной и находившимся при больном доктором Галкиным, бывшим в семье почти что своим человеком, обрадованные улучшением, отправились в театр слушать оперу. Владимира Ивановича вызвали домой со второго действия „Хованщины“. Ивану Петровичу было совсем плохо, состояние его резко ухудшилось.

Был ли в квартире черный ход? Я так и вижу, как открывается дверь черного хода, входит некто в белом халате, говорит дежурному врачу (был ли дежурный врач? кто дежурил в этот вечер?) и медбрату: „Здравствуйте, коллеги“. Внучки спят, задремала возле них бабушка. Задремал и больной. Вошедший — лица его мы не видим — входит в гостиную с камином, где рояль сдвинут в угол, а посередине комнаты стоит кровать больного; что он делает? что у него в руках? лекарство? шприц?»

Урусов сидел наедине с текстом, упакованный в сонную тишину жаркого дачного дня. Слышен был шум ручья, подобный шуму в ушах. Внезапно ощутил он, что кто-то подходит к нему сзади, ужас сковал его, он представил себя старым, больным, беспомощным, спящим, Урусов не мог пошевельнуться, как в страшном сне. Наконец, преодолев чудовищное оцепенение, окаменелость, кататонию, обернулся он с воплем и увидел Нечипоренко.

— Вот-вот, — покачал головою исторический консультант, — вот так, бывало, и я, начитаюсь исторических фактов, а потом из каждого угла ужасы последние мерещатся, не хочешь, да возопишь. Ну что, дочитали?

— Д-дочитал, — отвечал Урусов, — В моем романе все не так.

— Роман и есть роман. Пошли в пляжный ресторанчик.

— Вы уверены, что в квартире дома с мемориальными досками, именуемого горожанами «Саркофаг», был черный ход?

— Не уверен, — сказал Нечипоренко, — должен был бы быть, да вроде не имеется.

Через часок вышли они с песнями из пляжного ресторанчика.

— Знаете, как называется цветок на последнем портрете академика? Где он сидит, сжав кулаки? «Убор невесты». Плохо. Плохо. Невеста из Финляндии, война с Финляндией на носу, тридцать седьмой год на подходе. — Нечипоренко закурил. — Печаль меня гложет на берегах каскада. На этих грустных берегах. Уехать бы отсюда поскорее. Савельеву осталось четыре эпизода здесь отснять. Да что-то медлит он, как Гамлет.

— Это я-то как Гамлет? — Савельев в ядовито-голубой футболке возник в узенькой калитке ограды неподалеку от угловой беседки. — Типун вам на язык. Я не медлю, к вашему сведению, а с дикой скоростью творю наш общий шедевр. То есть мой личный. Что вы там пьете в этом низкопробном бунгало у моря? Сивуху? Бормотуху? «Солнцедар»? Вот где отрава-то. Пересекая улицу Академиков час назад, я сперва встретил двух улиток, а потом двух братьев Стругацких. Каково? Каковы знаки? Мою фильму ждет «Оскар».

— Не хвались, идучи на рать, — изрек исторический консультант, — а хвались, с рати идучи.

Савельев уже шествовал под гору, размахивая махровым полотенцем и блажа:

Пошел купаться Ваверлей,

Оставив дома Доротею…

«Надо же, — мелькнуло у Урусова, — братья Стругацкие. Еще одни братья, бродящие неподалеку от ручья. Правда, они уже большие мальчики, и никто из них в здешнем тихом омуте, по счастью, не тонул».

Ему вдруг стало невыносимо жарко, волна солнечного воздуха захлестнула его.

— Жарко, — сказал он, — свернем под горой. Там ручей помельче. Умыться хочу. Пить хочу.

Идя за ним по еле видной в высокой траве тропе, Нечипоренко заметил:

— Не советую ледяную родниковую воду пить на жаре. Воду данного источника тем более пить не советую. И умываться не обязательно. Не ровен час, козленочком станете. Пошли наверх. Пепси-колу попьете.

— Страна советов, — мрачно отвечал Урусов. Умывшись и слегка протрезвев, он сказал:

— Знаете, чего в вашем талмуде не хватает? Диалога Сталина с академиком Смирновым летом сорок девятого на даче Сталина под Сочи. Представьте себе сад с лимонами и апельсинами. Сталин показывает медику цитрусовые, рассказывает, какого ухода требует дерево, дабы лимоны на нем росли. Внезапно спрашивает (это из мемуаров Смирнова, все достоверно): какой врач лечил Димитрова и Жданова? Удивленный Смирнов отвечает. Тогда Сталин говорит: «Странно. Один врач лечил, и оба умерли». Вам это ничего не напоминает? И еще я хотел вас спросить: а ключевые слова эпохи вы не собираете? Чего стоит слово «Наркомвнудел»! Чего внудел? Кому внудел?

Урусов, чуть отступив, вздумав перепрыгнуть на другой берег, прыгнул, завис в воздухе над ручьем.

Из воды ввысь, в небо, шел невидимый столп особого плотного вязкого воздуха; романист увяз в нем, точно муха в янтаре. Нечипоренко, видя его застывшую в стоп-кадре незавершенного прыжка нелепую фигуру, хотел было броситься к Урусову, то ли вытащить его из незримой ловушки, то ли подтолкнуть на тот берег, но не мог пошевелиться, как в дурном сне.

Вода поскакала под замершим над нею писателем еще быстрее, по камешкам, по камешкам, наклоняя течением водоросли и травы, вдаль, стремясь из тьмы подземных вод в просвечивающие толщи залива. Звенел, смеясь, высокий нездешнего тембра голосок:

«Ну что ж ты, писатель, не можешь, как редкая птица, через такой малый ручеек дальше середины перелететь? Вот уж, не зная броду, не прыгай через воду, инженер человеческих душ».

«Я не инженер, не инженер, — думал в ответ Урусов, чувствуя судорожное напряжение каждого сухожилия, каждой мышцы, у него болели суставы, он дышал с трудом, — я не пойму, что со мной, где я, мне больно».

«Знал бы, кто ты, знал бы и где ты».

«Я Урусов».

«Ты так мало похож на тех, кто прежде эту фамилию носил, якши урус».

«Я мало о них знаю».

«Какой же ты потомок предкам своим?»