Прибой и берега

— Ну как, нравится вам вино?

Ментес сделал глоток.

— Вино отменное, — сказал он.

— Чего-чего?

— Изумительное, — сказал Ментес.

— Во-во! — закудахтал старик. — Ему одиннадцать лет.

Он выпил сам, со смаком, с наслаждением. Кубок у него был удивительной формы. Пожалуй, его можно было назвать бокалом. Он был золотой, изнутри посеребренный [62]. От круглой подставки вверх поднималась ножка, а на ней уже покоился сам кубок с двумя ручками, каждая из которых представляла собой две пластины, скрепленные стержнями, а нижняя часть обеих ручек соединялась с подставкой серебряной опорой. На каждой ручке сидела, распушив хвост и распластав крылья, золотая голубка. Наполненный вином бокал должен был быть очень тяжелым. Наверно, об этом самом кубке и рассказывал кто-то из воевавших в Трое, о нем упоминалось и в песнях, только в них говорилось, что обыкновенному человеку не под силу его поднять. Старик поднял его обеими дрожащими руками, и все же кубок был не настолько тяжел и велик, чтобы его нельзя было поднять одной рукой, — он был высотой ладони в две, не больше.

Старик отставил кубок на стол, приласкал его взглядом, потом повернулся к Ментесу.

— Не хочу быть навязчивым, — сказал он с любопытством, — но мне очень хотелось бы знать, как вас зовут и по какой надобности вы разъезжаете? Коммерция, а? Или промышляете морским разбоем? Да ведь промышлять этим нынче рискованно, а? Вы к северу или к югу держите путь?

Телемах встретился взглядом с Ментесом. Он отпил глоток одиннадцатилетнего вина, вино показалось ему горьким, но его ободрило уже одно то, что он держал в руке кубок и был принят в чужой стране как почитаемый гость. Он собрался было ответить, но Ментес его опередил.

— Меня зовут Ментес, правитель Тафоса, — сказал он. — Мы не пираты, да и не прибыльное это нынче ремесло, когда на берегу каждый город, даже самый захудалый, обобран финикийцами и варварами. Что касается меня, я разъезжаю по делам коммерции, а этого молодого человека я встретил на Итаке, где провел несколько дней.

— На Итаке? — переспросил старик. — Да-да-да, это маленький островок где-то там. Там… там еще живет Эвриклея. Да, да, ее зовут Эвриклея. Веселая старуха! Верно?

Он оглядел стоящий на столе прекрасный кубок, приласкал его кончиками чуть заметно дрожащих пальцев.

— Ну разве не изящная работа? — сказал он. — Я раздобыл его в походе много лет назад. Прежде у меня был другой, из обожженной глины с розетками и цветами лотоса, замечательный был кубок, но Фрасимед его разбил. Давненько это было. Я тогда, кажется, воевал. А этот из более прочного материала. Я брал его с собой во время Великой войны. Все им восхищались. О нем в песнях поют.

— Он очень красив, — подтвердил Ментес. — Редкая работа. А этого молодого человека зовут Телемах.

— Телемах, — повторил старик. — Приятное имя, звучное. А как вам нравится «Фрасимед»? И «Писистрат»? Правда ведь, тоже красивые имена?

— Очень приятные, очень звучные, — учтиво подтвердил Ментес.

Тут Телемаху представился случай вступить в разговор. Ментес кивнул ему, и он весь так и затрепетал от гордости, когда объявил:

— Я сын Одиссея!

В душевном состоянии старика заметных перемен не произошло, но все остальные обернулись к Телемаху.

— Одиссей, — задумчиво произнес старик. И вдруг оживился, голос поднялся до фальцета, он подался вперед к Сыну. — Но ведь его я знаю? Правда ведь, мальчики? Я не ошибся?

— Конечно, папа, — сказал Писистрат. — Это был твой старый соратник в Великой войне.

— Точно! — сказал старик. — Это был мой старый приятель. То есть он был тогда совсем еще молодой. Прекрасный молодой человек. И притом такой хваткий и хитрый, мужчина хоть куда. Как он поживает?

— Папа… — начал Писистрат, но осекся.

— Он еще не вернулся домой, — сказал Телемах. — Мы не знаем, где он.

— Вон как, — проговорил старик, запустив пальцы в свою залитую соусом и вином бороду, — он что, уехал куда-то?

— Папа… — снова начал Писистрат, но старик от него отмахнулся.

— Вон как, — повторил он. — И вы о нем ничего не слыхали? Пропал без следа? Странно. Так-таки сгинул без следа? — Он перестал чесать бороду, его подслеповатый взгляд остановился на кубке в руках у Ментеса. Этот сосуд был без высокой ножки, но зато украшен изящным узором — сценами львиной охоты. — Этот тоже изящно сработан, — сказал Нестор. — Его я вывез из Микен, это уж я помню точно. А может, с Крита? Серебряную чеканку такой красоты редко где увидишь.

— Чрезвычайно редко, — подтвердил Ментес. — Она очень хороша. Так вот, отец молодого человека, Одиссей, все еще не вернулся домой из Трои.

— Из Трои? — переспросил старик, переводя любопытный прищур своих глаз с Ментеса на Телемаха, потом покачал головой и уставился на кубок Телемаха. — Они теперь стали редки, — сказал он. — Вот этот кубок, — кубок напоминал тот, из которого пил Ментес, только был золотой, хотя и посеребрен внутри, и узор изображал каракатиц, — этот кубок тоже, по-моему, с Крита, а может, и с Кипра — ну как мне упомнить, откуда какой, у меня их слишком много. Я потом покажу вам мою коллекцию, попозже, может, после обеда, там увидим. У меня есть отлично выделанная золотая утварь с изображением всяких фантастических животных, но самые изящные серебряные изделия я храню в особом шкафу у себя в спальне. Вы и не представляете, как трудно их все упомнить, да еще так сразу сказать, где я их взял и откуда они.

— Собирательство — слабость весьма похвальная, — учтиво заметил Ментес. — Но, возвращаясь к Одиссею…

— Как вы сказали? — переспросил старик, — Слабость?.. Гм-м, — промычал он миролюбиво, — пожалуй, можно назвать и так, но вы и представить себе не можете, каких трудов стоили мне все эти кубки, бокалы, кратеры и… ну и многое другое, что у меня есть и что мне посчастливилось собрать, не щадя своих сил. Я…

— Господин Телемах прибыл прямо из Итаки, — сказал Ментес.

— Из Итаки? — спросил старик. — Вы сказали — из Итаки? Оттуда часто приезжает старуха, до того въедливая, она лен и шерсть покупает и овец и быков… как ее зовут… я только что говорил. Эври… погодите-ка (с торжеством), Эври… Эври…

— …клея, — подсказал Телемах, вежливо поклонившись, но в нем закипала злость.

— Молодой человек, — сказал Нестор, ткнув в него пальцем, пережившим три или четыре поколения, — не перебивайте меня. О чем я говорил? Ах да, так вот она пыталась выманить у меня скот и домашнюю утварь, кубки, и бокалы, и кратеры из золота и серебра в обмен на ткани или что-то там еще, уж не помню. Представляете, приезжает сюда и просит… а вы разглядели как следует мой кубок? Если нет, глядите хорошенько! Ну, что скажете?

Он опорожнил кубок — с выпивкой он справлялся отлично — и поднес бокал, украшенный голубками, ближе к окошку под потолком по левую руку от него.

— Она пыталась купить мой кубок, кубок Нестора. Слыхали вы что-нибудь подобное? Как, вы говорите, вас зовут?

— Телемах, — язвительно ответил Сын.

— Его отец Одиссей, — поспешил сказать Ментес примирительным тоном. — Господин Телемах едет на поиски отца.

— На поиски? — спросил Нестор и поставил бокал на стол.

Писистрат, не скрываясь, подмигнул Телемаху, и, когда он подошел к отцу и наполнил знаменитый кубок, лицо его выражало искреннее сочувствие приезжему. Даже вялый, косоглазый Фрасимед несколько оживился. Похоже было, что сыновья не прочь допьяна напоить своего отца.

— Он все еще не вернулся домой, — продолжал Ментес. — А это его единственный сын Телемах. Мать его зовут Пенелопа. Они живут в Итаке.

— Угу-угу, — пробурчал Нестор и снова стал рыться в своей бороде.

— Троя, папа, Троя! — напомнил Писистрат. Фрасимед хихикнул.

— Расшумелись! — сказал Нестор. — Фрасимед!

— Да, папа, — покорно отозвался сын тоном человека, который привык к выговорам, уныло привык, сыт ими по горло.

— Нельзя ставить кубок так близко к краю, я тысячу раз говорил!