Майор "Вихрь" (1944-1945)

— Где?

— Точно сказать не могу, но где-то к северо-западу от Кракова, километрах в тридцати.

"Верно, — отметил для себя Вихрь, — охотничий домик как раз там. Но ведь Аня не могла выходить на связь сама. В чем дело?"

— Это не наши люди, — сказал Вихрь, — тем не менее спасибо, учтем. Видимо, это партизаны или накладки вашей системы.

— Последнее исключите.

"А может, какое несчастье с Аней?! — вдруг мелькнуло у Вихря. — Девочка там одна! Короткая связь! Может, ее взяли там случайно?"

— Вы убеждены? — спросил Вихрь, закуривая. — Ваш аппарат в этом смысле безгрешен? Был сеанс?

— Был.

— С Центром я свяжусь сегодня же. Завтра я или мои люди передадут все относящееся к вам.

— Хорошо.

— Когда вы продумаете операцию с Краухом?

— К завтрашнему дню я что-нибудь надумаю. Отто будет знать. Он вам скажет… С Краухом надо сделать все так, чтобы было просто, без мудрствований… Видимо, на мудрствование у вас нет времени… Я попробую что-нибудь подсказать…

— Хорошо.

— До завтра.

"Может быть, Трауб показал на Тромпчинского? — ужаснулся Вихрь. — А тот привел их на явку в лес? Нет. Этого не могло быть. Тромпчинский никогда не сделает этого. Тромпчинский — железный человек, его не сломить. В городе его нет — надо срочно ехать за город, предупредить, чтобы он скрывался, и забирать Анюту. У Седого есть запасные квартиры".

Когда Вихрь рывком отворил дверь охотничьего домика, Аня поднялась и сказала Тромпчинскому, который стоял за спиной Вихря:

— Подожди.

— Нет времени, Аня, — сказал Вихрь, — обо всем — после.

— Пусть он выйдет, — снова сказала Аня, и Вихрь увидел в ее руке парабеллум.

— Выйди, Юзеф.

Бородину.

То, что передала Аня, — правда. Я был в гестапо. Для того чтобы бежать, дал согласие на перевербовку. Завтра даю очную ставку Ане и Бергу. Прошу санкционировать продолжение работы, которая вступила в решающую фазу. Спасение Кракова — гарантирую. Был, есть и останусь большевиком. Прошу принять данные на Берга, сообщенные им Коле… И в самом конце: Штаб гитлеровцев получил данные о передвижениях на нашем фронте, которые расцениваются Бергом как подготовка к возможному наступлению. Примите меры. Связь прерываю. Выйду сегодня ночью.

Вихрь.

Кобцов вернул шифровку, покрутил головой, хмыкнул и сказал:

— Ссучились — очевидное дело… В этом случае мой хозяин не колебался бы в оценке всей этой катавасии.

— А ты? — спросил Бородин. — Как ты?

— Я себя от хозяина не отделяю.

— Знаешь, — медленно ответил Бородин, — я старался себя никогда не отделять от нашего дела, а в открытом афишировании своей персональной преданности руководителям есть доля определенной нескромности. Не находишь?

— Не нахожу.

— Ну, это твое дело, — сказал Бородин.

— Именно.

— Давай будем связываться по начальству.

— Это верно. Что им говорить?

— Как предлагаешь?

— А ты?

— Мы ж с тобой не в прятки играем.

— Хорошая игра, между прочим. Иногда — не грех.

— Тоже справедливо. Только там, — Бородин кивнул головой на шифровку, — люди. Им не до пряток — с нами. Они в прятки с теми играют.

— Слова, слова, — поморщился Кобцов, — до чего ж я не люблю эти самые ваши высокие слова… Люди! Люди, понимаешь, порождение крокодилов.

— Это хорошо, что ты классику чтишь. Только за людьми Вихря — дело. Спасение Кракова. И мы с тобой за это дело отвечаем в равной степени. Или нет? Я готов немедля отправить им радиограмму: пусть идут через фронт к тебе на проверку.

— Не лишено резона.

— Вот так, да?

— Именно.

— Хорошо. Сейчас я составлю две радиограммы. Первая: немедленно переходите линию фронта в таком-то квадрате — детали мы с тобой согласуем, где их пропустить. А вторую я составлю иначе. Я ее составлю так: обеспечьте выполнение поставленной перед вами задачи по спасению Кракова. Какую ты завизируешь, ту я и отправлю. Только подошьем к делу обе. Ладно? Чтобы, когда Краков взлетит на воздух, мы с тобой давали объяснение вдвоем. Ну как?

Кобцов достал пачку "Герцеговины Флор", открыл ее, предложил Бородину, и они оба закурили, не сводя глаз друг с друга.

"Ничего, ничего, пусть повертится, — думал Бородин, глубоко затягиваясь. — Иначе нельзя. А то он в сторонке, он бдит, а я доверчивый агнец".

Кобцов размышлял иначе: "Вот сволочь, а? Переиграл. Если я приму его предложение — любое из двух, тогда он меня с собой повяжет напрочь. Конечно, если немец Краков дернет, мне головы не сносить. Правда, нюансик один есть: если я Вихря вызову сюда на проверку, выходит, я оголил тыл. А если он перевербован гестапо и там всю операцию гробанет, тогда будет отвечать Бородин".

— Слушай, товарищ полковник, — сказал Кобцов, глубоко затягиваясь, — а какого черта, собственно, мы с тобой всю эту ерундистику с бюрократией разводим? Руководство учит нас доверять человеку. Неужто ты думаешь, что я могу тебе хоть в самой малости не доверять? Принимай решение, и все.

— Уходишь, значит…

— Я?

— Нет, зайчик.

— Вот странный ты какой человек. Ты ко мне пришел посоветоваться, так?

— Точно.

— Ну, я тебе и советую: поступай, как тебе подсказывает твоя революционная сознательность.

— А тебе что подсказывает твоя революционная сознательность?

— Она мне подсказывает верить тебе. Персонально тебе. Ты за своих людей в ответе, правда? Тебе и вера.

Бородин поехал к Мельникову. Тот выслушал его, прочитал обе радиограммы и написал на уголке той, что предлагала Вихрю продолжать работу: "Я — за. Начальник «СМЕРШа» фронта полковник Мельников".

— Только Кобцову покажи, а то он уж, наверное, на тебя строчит телегу. И передай ему: полковника Берга, если он действительно под той фамилией работал в Москве, что передал Вихрь, я знал. Я с ним даже пил на приемах в Леонтьевском переулке, у них в посольстве. По внешнему описанию твоего Вихря — это он. Это очень серьезно, очень перспективно. Тут есть куда нити протягивать, тут можно в Берлин нити протянуть или куда подальше. Война-то к концу идет, вперед надо думать…

Вернувшись в штаб, Бородин сел писать рапорт маршалу о том, что в Кракове действует группа разведки Генерального штаба, которой дано задание сохранить город от полного уничтожения. Бородин в своем рапорте докладывал, что, видимо, тот риск, на который пошел командующий, решивший не замыкать кольцо окружения, с тем чтобы не вести уличные бои, и запретивший артиллерийский обстрел Кракова, полностью оправдан и что он, Бородин, принимает на себя всю меру ответственности за работу группы «Вихрь», поклявшейся взрыва города не допустить…

Краух отворил дверцу, тяжело сел в автомобиль, поздоровался с Аппелем и сказал:

— В гестапо.

— Слушаюсь, господин полковник.

— Что у вас сзади за мешки?

— Это не мешки, господин полковник.

— А что это?

— Там канистры, они прикрыты сверху мешковиной.

— А багажник для чего?

— В багажнике масло и баллоны. Я люблю запасаться всем впрок, господин полковник.

— Это хорошая черта, но важно, чтобы в машине не воняло.

— О нет, нет, господин полковник. — Аппель посмотрел на счетчик и сказал: — Вы не позволите мне заехать на заправочный пункт?

— Раньше не могли?

— Прошу простить, господин полковник, не мог.

— Это далеко?

— Нет, нет, пять минут, господин полковник.

— Ну, поезжайте же, — поморщился Краух. — А где мой личный шофер?

— Текущий ремонт, господин полковник.

Аппель нажал на акселератор сразу, как только машина миновала контрольный пункт. Эсэсовцы на КПП вытянулись, откозыряв Крауху. Тот ответил им, чуть приподняв левую руку. Опустив руку, Краух почувствовал, как что-то уперлось ему в затылок. Он чуть обернулся. Сзади сидел человек в немецкой военной форме без погон, упершись дулом пистолета ему в затылок.

— Что это за фокусы? — спросил Краух.

— Это не фокусы, — ответил Коля, стягивая с колен мешковину, — благодарите Бога, для вас война кончилась, Краух.