Персональный ангел

– Тимофей приказал отстранить меня от работы? – переспросила Катерина. В голове вдруг стало пусто и легко. – Совсем?

– Не падайте в обморок, – приказал Дудников. – На его месте я бы не только от работы вас отстранил. Я бы вам так репутацию испортил, чтобы вы потом всю жизнь помнили. Впрочем, надеюсь, так оно и будет. Так что давайте сначала. Кому вы говорили о том, что двадцать четвертого марта Кольцов по прилете из Москвы поедет на дачу, а не останется в городе? Кому вы звонили по телефону? Родителям? Друзьям? Любовнику?

Нужно быть стойкой, послышался голос отца.

Всегда нужно быть стойкой и уметь управлять собой. У него такая работа, у этого Дудникова. Конечно, он должен тебя подозревать.

Тимофей приказал избавиться от меня. Он уверен, что я его сдала. Я громче всех кричала – у нас утечка информации. Все это случилось из-за меня.

Стараясь сфокусировать зрение на “молодом арийце”, Катерина ответила, старательно выговаривая слова:

– Я ни с кем не обсуждала изменение маршрута. Я сама была в той машине. Тимофей Ильич защитил меня от осколков. Если бы его не было рядом, меня, наверное, застрелили бы. Я не знаю, как вести себя, когда в меня стреляют.

Он не верит мне, подумала она с тоской. Теперь так будет всегда. Мне никто никогда не будет верить. Даже близкие. Даже Приходченко со Скворцовым. Даже Сашка Андреев и Милочка Кулагина. Как я буду с этим жить?

– Хорошо, – брезгливо произнес Дудников. – Кому вы сообщили… эксклюзивную информацию, которую получили у Тимофея Ильича?

– Никому, Владимир Викторович. Я уже говорила.

– С кем из журналистов вы дружите?

– Я должна перечислить пофамильно?

– Да, конечно. Я должен проверить все каналы информации.

Вспоминая, она забубнила имена и названия изданий. Дудников на нее не смотрел. Очевидно, ему было противно.

– Достаточно, – остановил он ее, когда список перевалил за двадцать человек. – Напишете на бумаге и отдадите. Я должен осмотреть ваш кабинет на предмет наличия подслушивающих устройств. Я хочу это сделать прямо сейчас.

– С Приходченко договоритесь, – вяло отозвалась Катерина. – И делайте что хотите. Мне нечего от вас скрывать…

Они искали довольно долго и, конечно же, ничего не нашли.

– Езжай домой, Кать, – предложил Приходченко и потер ладонями лицо. – Поспи.

– Ты что, ненормальный? – спросила Катерина. – Вряд ли я теперь когда-нибудь смогу спать.

– Утром все придут, – сказал Приходченко, неприятно морщась, – и узнают, что у нас был обыск. Представляешь, что будет? Что мы людям-то объясним?

Этого Катерина вынести уже не могла. Скуля без слез, как побитая собака, она пошла к выходу из своего разгромленного кабинета.

– Оставьте портфель, – распорядился сзади Дудников. – И привезите завтра все портфели и сумки, с которыми вы ходили на работу. А лучше наш сотрудник сейчас с вами подъедет и заберет…

* * *

– Слушаю. Кольцов.

– Мы нашли, Тимофей Ильич. – Голос Дудникова был полон скромного торжества. Тимофей снял очки.

– Что? – спросил он холодно.

Со времени звонка шефа службы безопасности в Женеву он весь был как замороженный. Как дохлая рыба, год пролежавшая в морозилке.

– “Жучок”, Тимофей Ильич! – Дудников чуть ли не пел. – В портфеле у Солнцевой. В общем, все как мы и предполагали. Очень мощное подслушивающее устройство.

– Понятно, – сказал Тимофей. – Кто покупал информацию, выяснили?

– Нет еще, Тимофей Ильич!

– Так чего же радуетесь? Выяснить и доложить! – рявкнул Тимофей.

– Слушаюсь, Тимофей Ильич, – пробормотал Дудников.

Держа в руке смолкшую трубку, Тимофей долго смотрел в угол. С ним теперь такое часто бывало. Он забывал, что именно должен делать с тем или иным предметом. И еще он подолгу смотрел в одну точку и ни о чем не думал.

Работала какая-то часть сознания, отвечающая за деловые встречи, переговоры и звонки.

Он даже не мог вспомнить, что говорил и делал все это время, как управлял своей империей. Очевидно, как-то управлял, потому что никто, кроме близкого окружения, ничего не заметил. Иногда ему казалось странным, что еще полгода назад никакой другой части сознания, которая теперь почти умерла, у него не было вовсе. Почему же ему так хочется умереть вместе с ней?

Его стало все безразлично. Ни в чем не было никакого смысла.

Заметка о его детстве вышла всего в двух изданиях, читаемых, но известных своим враньем.