Орланда

— Наверное, Люсьен забыл, мы сейчас же сходим и купим.

— Да уж, мне необходимо взбодриться!

Орланда с ужасом смотрел на мать Люсьена Лефрена, узнавая образ, преследовавший несчастного в ночных кошмарах: редкие седые волосенки с пролысиной на макушке, одутловатое лицо с лиловым носом алкоголички, грязный, весь в пятнах, плохо запахнутый халат, из-под которого виднеется слишком короткая, не прикрывающая варикозных ног, ночная рубашка. «Кем бы ни была эта самая сестра, я — на ее стороне!» — подумал Орланда, с трудом подавляя внутреннюю дрожь, и спросил себя, что он здесь делает. Если у этой женщины и была душа, она утопила ее в выпивке, остался только мутный взгляд, подстерегающий реакцию собеседника на ее жалобы. Она знала, что никого не способна обмануть, и все-таки притворялась. Никому не нужна была ее правда, способная только напугать нормального человека: одно спиртное доставляло ей удовольствие, и жизнь ее была невыносима, ибо никто не хотел поставлять ей убийственное зелье. И тогда мамаша Лефрен принималась с таким упорством требовать свой яд, что кто-нибудь да сдавался, и она, удовлетворив жгучую потребность, вся светилась счастьем и довольством, а окружающие испытывали ужасный стыд из-за того, что заставили несчастную ждать. Мадам Лефрен вовсе не собиралась умирать, но вся она, с потрохами, принадлежала богу по имени Виски и плевать хотела на свою печень, сердце и мозги. «Они проживут ровно столько, сколько протяну я!» — говорила она врачам, взбешенным столь дикой логикой. Люсьен носил матери бутылки — скорее всего, по слабости характера, а может, из ненависти. Чувствуя глубочайшее отвращение, Орланда развернулся и вышел, не оглядываясь.

— Чего это с ним? — воскликнула мамаша Лефрен.

— Не знаю. Он вообще странный сегодня, — второй раз за день задумчиво произнесла Мари-Жанна.

* * *

Алина никогда не видела ничего подобного, а поскольку Орланда знал лишь то, что знала она, он был напуган и хотел как можно скорее забыть старую развалину. Несколько минут он бежал, словно надеясь, что, удалившись на достаточное расстояние от маленькой темной квартирки, сумеет выкинуть из головы все, что там увидел. Потом он притормозил, встряхнулся, вспомнил, что недоспал, и вернулся на улицу Малибран. Там он проявил осторожность — запер дверь на ключ и снял трубку с телефона.

Сны Люсьена были спокойнее, чем в первую ночь: возможно, ему понравилось, что Орланда сбежал?

* * *

В то воскресенье Альбер отправился на службу — поработать над планами, которые нужны были к понедельнику, что нередко случается в жизни инженера, и Алина смогла закончить выписки об «Орландо». Она еще раз, очень внимательно и вдумчиво, перечитала главы, предшествующие куску о превращении, и пришла в восторг, не найдя ни малейшего намека на бороду или усы. Разве что упоминание на первых страницах о легком золотистом пушке на щеках. За исключением этой детали, Вулф описывала их как розовые и пухлые щечки ребенка. В Константинополе, вставая поздно, Орландо велит завивать себе волосы и напомаживать их, душится, но не бреется. «Я не ошибаюсь», — сказала себе Алина. Закончив, она с легким раздражением перечитала некоторые комментарии, которые нашла в своей библиотеке. «Решительно, они настаивают!» — пробурчала она. Эдгар По населил свои рассказы бледными покойницами и заживо похороненными из-за трупа собственной матери, все это знают, и из академической благопристойности упоминают имя Альбертины только с понимающей улыбкой. Дюшатель, бывший научным руководителем ее диссертации, с особой иронией произносил слог «тин», что всегда очень веселило его коллег. Она исписала пометками поля на десяти страницах: там Орландо краснел, вздрагивал, трепетал и умирал от застенчивости в присутствии Саши.

— Он отличается от Клариссы Деллоуэй одним — у него лучше функционирует репродуктивный аппарат, — заявила она Альберу за завтраком.

Тот рассмеялся:

— Ты скажешь об этом в твоей лекции?

— В университетской аудитории не говорят об эрекции!

Теперь она была совершенно убеждена: превращение — не волшебное осуществление мечты несчастных транссексуалов, за которую они так дорого платят (а их просто выхолащивают): в 1928 году Вирджиния Вулф ничего не могла знать о подобных операциях.

Да что вообще могла позволить себе знать женщина, родившаяся в 1882 году?

«В наши дни для меня открыто любое знание», — подумала Алина.

Внезапно ее снова, как в пятницу, пронзила острая боль.

* * *

В четыре пополудни, выспавшись, отмывшись и одевшись, Орланда понял, что обедать поздно, а ужинать рано, решил ограничиться вредными и невкусными гамбургерами и, морщась, сожрал несколько штук. Кофе тоже оказался мерзким на вкус. «И что теперь?» — спросил он себя, с удивлением почувствовав, что растерян, дезориентирован. Чем заняться в городе человеку, если он один и у него нет никаких конкретных планов? Мари-Жанна и мамаша Лефрен не внушили ему желания знакомиться с другими друзьями Люсьена. Конечно, он мог бы сходить в кино, но с кем потом поговорить о фильме? Неужели он обречен скучать? При этой мысли Орланду передернуло от ужаса, и он решил наудачу побродить по улицам и отдаться на волю вдохновения. Был прекрасный апрельский вечер, свежий и солнечный, ноги сами принесли его к Иксильским прудам, где он с удовольствием разглядывал уток, которые двадцать лет оставляли равнодушной Алину. Дети бросали им черствый хлеб под умиленными взглядами матерей: приводя своих отпрысков в это место, те доставляли им удовольствие и не давали пропадать продуктам. Орланда пересек Камбрийское аббатство, любуясь прекрасными зданиями — их наконец-то начали реставрировать, — и вошел в лес. Первые листики создавали вокруг могучих черных ветвей легкий дымчато-зеленый ореол, — кажется, именно в это время они в детстве ходили в Гальский лес собирать дикие гиацинты?

Перед его мысленным взором возникли букетики лиловых колокольчиков, расставленные по всему дому, потом он вспомнил заросли боярышника с белыми цветами — их нежные лепестки так скоро облетали и падали, кружась, на натертый воском пол… А еще были лютики, маргаритки и незабудки — Алина давно все это забыла, но Орланде казалось, что он только вчера, как дотошная пчелка, аккуратно собирал крошечные букетики из цветов разных тонов, располагая их по кругу, и расставлял потом в ликерные стаканчики госпожи Берже, а она восхищалась четкостью действий и талантом своей дочери. «Но я это делал наравне с ней!» — хотелось крикнуть Орланде, когда он вспоминал долгие часы ползания на коленках по лесным лужайкам. Он всегда брал с собой много корзинок, куда осторожно укладывал цветочки. Ему часто случалось часами искать красную звездчатку, ставшую редкостью из-за инсектицидов (ее крошечные лепестки всегда особенно очаровывали Орланду!), а еще — небольшие розовые соцветия-кисти, названия которых он не знал.

— У тебя коленки совершенно зеленые! А носки! Что ты наделала! Я никогда их не отстираю!

Алина забыла и это свое пристрастие. А может, все дети с возрастом отвыкают от того, что так любили в детстве? Орланде не понравилась эта мысль, и он отправился к озеру, собрал, ползая на коленях, букетик маргариток на большой лужайке, а потом, не зная, что с ним делать дальше, подарил маленькой девочке, изумив и восхитив ее.

Он ушел из леса и отправился на авеню Уинстона Черчилля, сожалея, как и Алина, о том времени, когда она была улицей Длинных Полей. Увы, что поделаешь — необходимо чтить память о войнах и победителях: сколько же Фошей, Клемансо и де Голлей заменили старинные Пастбищные, Луговые и Сиреневые! Он прогуливался, любуясь старинными особняками, уцелевшими при спекуляциях недвижимостью, и заметил, что один из них выставлен на продажу. Орланда перешел улицу, толкнул проржавевшую решетку, протиснулся через разросшиеся кусты лавра (похоже, их не подстригали лет десять!) и попытался заглянуть внутрь через пыльные от грязи окна. В этот момент к нему подошел мужчина средних лет, стоявший рядом с большим автомобилем.