Пять шагов по облакам

И машинка, маленькая и страшненькая, не показалась ей странной, подумаешь! На каких только машинах ее не возили!

Однажды на склад, где она должна была подписывать книги для Тамбовской областной библиотеки, ее вез грузовой «москвичок», именуемый в народе «каблук». Невразумительный мужичонка рулил «каблуком» словно из последних сил, а может, ей так казалось, потому что мотор все время глох, и мужичонка, отчаянно жуя «беломорину», наваливался на руль, суетился, дергал «подсос» и все время повторял:

— Да что ж ты, милай!.. Ну, давай, давай, милай!..

Как будто машина была лошадью.

Кроме того, Леша Денисов из рекламного отдела, улыбаясь извиняющейся улыбкой, подложил ей под ноги несколько запечатанных пачек с книгами, которые нужно было «захватить» на склад, откуда завтра пойдет «транспорт». К груди будущая знаменитая писательница прижимала объемистый портфель, в котором утром привезла редактору Ольге Вячеславовне рукопись.

— Мила, — Ольга Вячеславовна улыбнулась, взглянув на папку, которую Мелисса гордо водрузила перед ней: принимай, мол, работу! — Вы можете не распечатывать текст и не возить такие тяжести. Зачем? Я сама распечатаю.

— А разве… так можно? — пробормотала Мелисса растерянно. Редакторша представлялась ей существом высшей касты, небожительницей, олимпийской богиней, которая не должна утруждать себя распечатыванием ее рукописи!..

— Ну конечно, можно! — уверила Ольга Вячеславовна, и Мелиссе показалось, что она с трудом удерживает смех. — Я давно хотела вам сказать, но все время забываю!

Таким образом на склад они прибыли через несколько часов мучений — машина глохла, мужичонка ее заводил, портфель съезжал с коленей, ноги, задранные сверх всяких приличий и представлений о здравом смысле, затекли и казались чужими. Кроме того, печка в «каблуке» наяривала так, что Мелисса поминутно утирала мокрый лоб, а на сиденье под ней, должно быть, натекла небольшая лужа.

Зато со склада ее забрал «Мерседес» генерального директора, и она почувствовала себя пастушкой, внезапно вознесшейся прямиком в принцессы.

Итак, машина нисколько ее не удивила, и она не запомнила ни номера, ни марки, только бейсболку, в которой был водитель. Что-то в этой бейсболке показалось ей знакомым, и все тянуло заглянуть под козырек, в лицо тому, кто за ней приехал, но он как-то ловко уворачивался, да и времени у нее особенно не было.

Они еще не выехали с Вознесенского проспекта, когда он… когда он…

Как только она вспоминала о том, что случилось, ее начинало тошнить, до сухих спазмов, до слез, которые катились и падали крупными каплями, пока желудок выворачивался наизнанку.

— Тихо, тихо, — говорила она себе между спазмами и зажимала рот липкой ладонью, — тихо, тихо…

Но ничего не помогало!..

Как будто снова отвратительная струя ударяла ей в лицо, и она, еще на какую-то долю секунды успев удивиться, начинала умирать. Сознание меркло, и в горло как будто заливали жидкую резину, от которой невозможно было дышать, и она текла в желудок и скоро заполнила его, и ее стало рвать, и… дальше она ничего не помнила.

Очнулась она уже здесь, в полном мраке, и у нее не было часов, и она даже не могла определить, сколько времени провалялась в этой могиле!..

Нельзя отчаиваться. Никогда. Из любого безвыходного положения всегда найдется, по крайней мере, два выхода.

Так всегда говорил Василий Артемьев, и он, Василий, уж точно не одобрил бы ее рыданий.

Впрочем, так же точно он не одобрил бы ее беспечности, когда она села в машину к чужому человеку, не удосужившись ничего проверить!.. И ее героизма, когда она решила непременно ехать на съемки, несмотря на температуру. И уж точно ей попадет за то, что она вообще потащилась в Петербург без него. И еще за то, что не позвонила, и еще за то, что потерялась!..

Думать о том, как Васька будет ее ругать, как станет буйствовать, как покраснеет, когда начнет орать, было так хорошо, так надежно и ободряюще, что она начинала изо всех сил прислушиваться и вглядываться в темноту, почти уверенная в том, что дверь сейчас распахнется — знать бы, где тут дверь! — и он появится на пороге, очень сердитый и встревоженный.

Дверь не распахивалась — а может, ее и вовсе нет, этой двери, и Мелиссу замуровали навечно! — и никто не появлялся на пороге.

Убийственная тишина раздирала мозг, обвалы и лавины грохотали в ушах, и она даже петь пыталась, чтобы не сойти с ума, а потом решила, что должна «действовать».