Второй медовый месяц

Рассел медленно выплыл из полусна.

— Нет, как видишь…

— Бен дома?

— Нет.

— Ласло ужинает с Розой, Мэтт где-то с Рут, и я думала, что хотя бы Бен…

Рассел с кряхтеньем начал выбираться из кресла.

— По-моему, часть его вещей куда-то делись.

Эди присмотрелась к куче.

— Да?

Рассел подошел к жене и наклонился, чтобы поцеловать ее.

— Выпить хочешь?

Она на мгновение задумалась.

— Совсем чуть-чуть.

— Так почему бы нам не устроиться где-нибудь, не выпить и не поговорить?

Эди колебалась.

— Поговорить…

— Да, — кивнул Рассел, — или ты предпочитаешь назначить для этой цели встречу в субботу?

Обойдя вокруг нее, он двинулся по коридору к кухне.

— Кофе? Вина? Виски?

Эди нерешительно шагала следом.

— Пожалуй, вина…

Он оглянулся на нее, кивком головы указал на стулья возле стола.

— Присаживайся.

— Я только хотела…

— Белого? Красного?

— Любого, — ответила Эди, — какого угодно. Эта неделя меня доконала, я не способна даже на самые мелкие решения. — Она выпутала руки из рукавов жакета и уронила его на стул за своей спиной. Сложив руки на столе, Эди опустила на них голову. — Мэтт, Роза, Ласло, Рут, Виви… — Она помолчала и добавила: — Бедная Виви.

Рассел поставил перед ней бокал белого вина. Эди равнодушно уставилась на него.

— Мне всегда казалось, что ты терпеть не можешь Макса.

— Не могу. Но сейчас речь не о Максе — о положении Вивьен. Развод, разъезд… Придется продать дом.

Рассел помолчал, стоя по другую сторону стола с бутылкой белого вина в руке, и наконец подчеркнуто произнес:

— Да.

Эли медленно подняла на него взгляд.

— Можно мне высказаться? — спросил он.

— Давай.

— Так вот, — начал он, — если дети разлетаются кто куда, если им и вправду нравится такая жизнь, было бы замечательно помочь им, правда?

Не отрываясь Эди смотрела ему в глаза. Рассел поставил бутылку на стол и уперся в него ладонями.

И продолжал другим тоном:

— Я понимаю, как тяжело тебе даже думать об этом, Бог свидетель, и мне нелегко, но я все-таки думал и наконец понял: чтобы хоть немного помочь детям и устроить собственную жизнь, нам тоже следовало бы, если уж на то пошло, продать недвижимость. Мы должны продать этот дом.

Эди молча смотрела на него.

Когда уже казалось, что это тревожное молчание будет длиться вечно, она кивнула:

— Знаю.

Глава 20

Риелтор сказал им, что плюс дома — его размеры, качество и то, что в нем сохранена первоначальная планировка: для старых построек это большая редкость. Но вместе с тем, сказал он — и Эди так и не удалось принять его слова всерьез, потому что риелтор выглядел еще моложе Мэтта и нацепил по-детски нелепый галстук, — у дома есть существенный минус: его облик настолько своеобразен, что большинству состоятельных покупателей будет нелегко представить его отремонтированным и осовремененным.

Он уже закончил, а Эди и Рассел смотрели на него так, словно ждали продолжения.

Помолчав, он спросил:

— Понимаете, в чем суть?

Эди и Рассел переглянулись.

— Вообще-то нет, — вежливо сказал Рассел.

Риелтор вздохнул. «Вероятно, мы напоминаем ему собственных родителей, — думала Эди, — им точно так же приходится все растолковывать на пальцах».

Она попыталась помочь ему:

— Так, по-вашему, это хорошо или плохо?

Он снова вздохнул и повторил все уже сказанное, только в еще более витиеватых выражениях.

— Ясно, — кивнул Рассел. — Дом в настолько плохом состоянии, что его не продать.

— Нет-нет, дом завидный, да еще в хорошем районе. Просто… — он окинул взглядом кухню, — сейчас он так выглядит, настолько… ммм… характерным для своего времени, ну, в самый раз для семейной жизни, и все такое, что покупатель, на которого мы ориентируемся, вернее, хотели бы ориентироваться при продаже недвижимости такого рода… так вот, этот покупатель может и не разглядеть весь его потенциал.

Эди наклонилась над столом и сказала мягко и со всей добротой, на какую была способна:

— Вы считаете, что мы должны привести его в порядок.

Судя по лицу риелтора, он был готов разрыдаться от облегчения.

— Да-да!

— Ну, это проще простого…

— Да нет же, — он вновь впал в отчаяние, — не просто привести в порядок — опустошить. Точнее, убрать все лишнее. — Он взмахнул руками. — В этом помещении, — он указал на окно, — вон в том сарае…

— Убрать лишнее?

— Да.

— Вы насмотрелись телепередач о ремонте, — снисходительно упрекнула его Эди.

Риелтор чуть не оскорбился.

— Я тут ни при чем, — заявил он. — Все дело в них.

И теперь из-за этих гипотетических «них», из-за неизвестных, опасных и в то же время долгожданных людей, которые будут бродить по дому так, словно он не принадлежит никому, кроме их потенциального будущею, Эли явилась в спальню Бена субботним днем с упаковкой мерных пакетов дли мусора и ведром, где плавала в воде новая металлическая мочалка. Выглянув в окно — а она то и дело выглядывала в него, словно пытаясь впечатать в память заоконный вид, превратить его в талисман, — она видела, как в конце сода растет куча хлама. Рассел опустошал сарай. Порой он останавливался и смотрел на дом, а если в этот момент Эди высовывалась в окно, махал ей рукой. Она махала в ответ, но не улыбалась. Ей казалось, что сейчас у них нет ни единой минуты на улыбки.

Она думала, что ее захватят эмоции. В своих предположениях она опиралась на тот факт, что до сих пор все важные события ее жизни сопровождались гигантской волной острых чувств, таких мощных по своей сути и действию, что она не могла даже решить, как вести себя, потому капитулировала, и волна уносила ее прочь. Но по какой-то невообразимой причине это событие: перемена дома и, следовательно, всех жизненных обстоятельств — кроме, как с надеждой подчеркнул Рассел, их супружеского союза — не выбило ее из колеи, не смело и не опрокинуло. Вместо этого Эди был предложен на выбор целый спектр реакций — и мучительных, но прогнозируемых, и самых неожиданных. Ей по-прежнему причиняла боль сама мысль о том, что еще шесть месяцев — и она перестанет носиться вверх-вниз по этой лестнице, но эта же мысль напоминала, что отсутствие лестницы избавит ее от необходимости хранить верность привычке, которая за много лет незаметно и вероломно превратилась в тюрьму и бремя.

— Конечно, не настоящую тюрьму, — объяснила она Расселу. — Само собой, нет. Просто я, делая одно и то же и оставаясь собой, чувствовала себя, как в тюрьме.

Думая о людях, которые будут бродить по этому дому и подозрительно разглядывать светлые проплешины на стенах — дело рук самок Эди, пытающейся отскрести намертво приставшую жвачку, — она испытывала к ним неприязнь, доходящую почти до ненависти. Но если посмотреть с другой стороны, если никто не придет посмотреть дом и никто не захочет его купить, ей будет еще тяжелее. Пожалуй, то же самое имела в виду Вивьен, когда плакалась ей по телефону через день после последнего показа «Привидений».

— Стоит мне подумать, — всхлипывала Вивьен, — стоит только подумать о том, что Макс снова лжет мне и бросает меня, я чувствую себя кошмарно. Но едва представлю, что он вернулся, и вспомню, каково это — видеть его в доме, мне становится еще хуже.

Эди отодвинула от стены кровать Бена, чтобы отчистить комки жвачки, на которых раньше держался плакат с Кейт Мосс. Несколько носков уютно покоились в пушистой пыли у плинтуса, рядом с золотистой сережкой в виде цветка и липкой чайной ложкой. Брезгливо подобрав, Эди отбросила их через кровать на ковровое покрытие. Теперь Бен покупал другие носки — и носки, и постельное белье, и отвертку для тесной квартирки в Уолтемстоу, через две улицы от квартиры матери Наоми. Места, конечно, маловато, признался он, но есть гостиная и спальня, и теперь он перекрасит обе комнаты с помощью одного из коллег, а затем приступит к осаде Наоми.