Мой генерал

И опять все помолчали.

– Друг Саня откуда? – деловито спросил Тучков.

– Из РУБОПа. Только вот Саня тут совсем ни при чем!

– Ярославский РУБОП?

Сергей кивнул неохотно.

– Так что нам не было его жалко, – холодно сказала Юля. – Совсем. Мы радовались. Мы, знаете, после того как его утопили, шампанского напились и спали, как младенцы, – просто от счастья. От того, что мы эту гадину раздавили. И не помрет он своей смертью в теплой американской постели, а наглотается вонючей воды и станет гнить в пруду, и никто о нем не вспомнит никогда!

– Арестовывайте меня, – мрачно предложил Сергей. – А ее не трогайте. Какая у бабы на зоне жизнь! Не трогайте, а?

– Ну, – проговорил Федор Тучков, – это все тоже очень благородно. Иванникову Александру из Ярославского РУБОПа, если это тот, кто вам Чуева сдал, привет от меня большой. Скажете, Тучков Федор Федорович кланяться велел.

Сергей моргнул. Юля как-то странно дрогнула.

– Марина, пошли. Что это у тебя нос такой красный? – вдруг удивился он.

– Это потому, что я плачу, – пробормотала Марина.

– Ты не плачь, – посоветовал Тучков Федор Федорович, взял ее за руку, повел и у самой двери приостановился и оглянулся. – Да, а вы, молодые люди, больше “Графа Монте-Кристо” в жизнь не претворяйте. Одного раза достаточно, это я вам точно говорю.

И они с Мариной вышли из директорского кабинета в пустую приемную, а Юля с Сережей остались.

– Ну как ты, Маруся?

– Не называй меня Марусей! – велела она и все-таки заплакала по-настоящему.

* * *

На огромном – до самого горизонта – поле было жарко, просторно и пахло травой, летом, вчерашним дождем и землей. Далеко, за косогором, ходил важный маленький трактор, отсюда его было почти неслышно. За ним тянулся ровный черный след.

Марина задрала голову и посмотрела в небо, где плавали ястребы, перекликались странными голосами. Дурацкая шляпа из итальянской соломки немедленно скособочилась, покосилась, и пришлось хватать ее рукой и держать, чтобы не свалилась.

В той стороне, где были ястребы, высилась золоченая голова памятника из темного мрамора, и под сливочными июльскими облаками стояли стога, только что сметанные, совсем зеленые.

– Маруся! – издалека закричала свекровь. – Они говорят, чтобы мы поднимались на батарею Раевского!

– А где она? – в ответ закричала Марина, так, что из близких кустов выпорхнула какая-то сердитая птаха.

Свекровь махнула рукой в сторону златоглавого памятника. Марина кивнула и пошла через поле, а свекровь в обход, потому что у нее была “пониженная проходимость”, как формулировал свекор.

Идти по полю было приятно. Солнце грело спину, и, если бы не дурацкая шляпа, которую ей сунула мама, жизнь была бы прекрасной. Теперь у шляпы задрались поля, и Марине приходилось держать ее обеими руками, чтобы не улетела.

Потом она разозлилась, сорвала шляпу и сунула ее под мышку. Шляпа тут же стала натирать кожу.

Марина остановилась, сняла сандалии и пошла босиком.

– Маруся, не простудись! – издалека закричала бдительная свекровь. – Земля может быть холодная!

– Теплая!

– Что? Я не слышу!

Марина засмеялась и махнула рукой.

Из-за черного памятника, который был уже близко, вышел свекор, а за ним Маринин муж – в белой майке и голубых джинсах, в меру выцветших и потертых.

– Пап, – говорил муж, – все-таки эта сила русского оружия, черт возьми, это просто стратегическая безграмотность! Посмотри, где ставка Наполеона, а где Кутузова! От нашей ставки ни черта ж не видно! Она вообще на каких-то задворках!

– Почему на задворках? – спрашивал свекор довольно миролюбиво. – Это она сейчас на задворках, а тогда местность была совсем другая, может.

– Да шут с ней, с местностью! Как она могла измениться, местность! Ну лес вырос, ну и что! Ты сравни, какая высотка у Наполеона и какая у наших!

– Да ты не распаляйся.

– Да я каждый год приезжаю и каждый год диву даюсь!

– Ну ты ж у нас стратег!

– Да я не стратег, а просто всегда все русским духом делалось, а не военной мыслью и инженерным расчетом!

– Ну научи, научи меня – про расчет да про мысль!

– Опять, – сказала свекровь. – Пошло-поехало. Марина, забирай своего, а то они сейчас полаются и будут весь день надутые, а мы еще гулять хотим. Я пока своего отвлеку. А этому, – и она кивнула на коляску, причину своей “пониженной проходимости”, – попить дай. Он пить хочет.