Отрубленная голова

— Мы поддержим тебя, Мартин, — подхватила Антония, кивавшая в знак согласия головой. — Кто знает, может быть, это странное переплетение судеб в конце концов пойдет нам на пользу? Мы поможем тебе и Джорджи. Вот это я и хотела сказать. Мне жаль, что поначалу я выглядела такой удрученной и сердитой. Меня страшно обидело, что ты меня обманывал. Но я все-таки верю, что ты меня любил. Так что не чувствуй себя виноватым и не расстраивайся, Мартин, дорогой.

— Я не чувствую себя виноватым и не расстраиваюсь. Я просто вне себя от ярости, — сказал я. — И вовсе не желаю, чтобы меня поддерживали. Я хочу, чтобы вы оба оставили меня в покое раз и навсегда.

— Ты не понимаешь, чего на самом деле хочешь, — вмешался Палмер. — Тебе не удастся так легко ускользнуть от любовных передряг. Дело в том, что это известие бросило тень на каждого из нас, и придется что-то с этим делать.

— По-твоему, я должен убрать с пути преграды, чтобы вы с Антонией могли идти вперед?

— Тебе нужно, как ты выразился, убрать с пути преграды и для самого себя, — пояснил Палмер. — Ложь можно искупить только правдой, правдивой исповедью. Я уверен, что Джорджи с нами согласится. И тогда мы будем счастливы, все четверо.

— До этого ты говорил только о троих, — ехидно заметил я. — Теперь уже о четверых. Почему ты не подключил свою сестру? В результате получился бы настоящий квинтет.

— Замолчи, — довольно резко оборвал меня Палмер. — Речь идет о серьезных вещах, Мартин. Ты должен отвечать за свои поступки. Как я сказал, мы пытаемся тебя понять. И поймем тебя гораздо лучше после того, как встретимся с Джорджи.

— Через мой труп.

— Отнесись к этому трезво, — начал убеждать меня Палмер. — В конце концов, твоя позиция весьма уязвима. Хотя бы поэтому тебе следует рассуждать здраво. Антония лишь сейчас узнала об этой молодой женщине. Вполне естественно, ей хочется с ней познакомиться. Вы оба должны быть благодарны, что Антония намерена встретить ее с миром.

— Мне говорили, что она хороша собой и умна, — вставила Антония. — И молода. Тебе это и нужно, Мартин. Неужели ты не понимаешь, что я говорю совершенно искренно? Неужели у тебя не хватит великодушия достойно принять мое благословение, оценить мою добрую волю?

— По-моему, я скоро сойду с ума, — вырвалось у меня. — Можно подумать, что вы устраиваете мою свадьбу. Слава Богу, вы все-таки не мои родители.

Палмер улыбнулся своей широкой белозубой американской улыбкой и прижал к себе Антонию.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Я закрыл за собой дверь.

— Антонии все известно, — сообщил я Джорджи. — Откуда она узнала?

Вырвавшись от Палмера и Антонии, я направился прямо в «Ковент-Гарден». Однако сразу заходить к Джорджи не стал. Двадцать минут я просидел в кафе и постарался собраться с мыслями. Меня трясло, и думать о чем-либо было очень трудно. Среди прочих ощущений — и это казалось странным — преобладало чувство вины, оглушительной, испепеляющей вины. Я не мог бы дать разумный ответ на вопрос, почему раскрытие тайны Антонией и Палмером заставило меня считать себя кругом виноватым, хотя сама связь с Джорджи у меня никогда этого чувства не вызывала. Меня также томила смутная тревога в связи с тем, что сейчас их власть надо мной возросла, а ведь они уже установили по отношению ко мне своего рода моральную диктатуру. Мне пришло в голову, что этого они и добивались. Припомнив сцену объяснения, я понял, что хотя Антония действительно расстроилась и ей было больно, но в то же время встреча со мной ее заметно возбудила. Я стал для нее такой легкой добычей, таким беззащитным существом, что желание вновь опекать и любить меня вызвало у нее что-то вроде сексуального трепета.

Я принялся размышлять о Джорджи, но и тут дело обстояло не лучше. Завеса вины прочно отделила меня от нее. Тайное стало явным, и этот удар искалечил, а может быть, и убил мою любовь к ней. Я полагал, что когда мы откроем нашу любовь миру, она сделается крепче и чище. Так оно и было бы, скажи я о ней в нужное время и должным образом, с достойным и спокойным видом. Но Палмер и Антония спутали мне все карты. Они вели себя так, словно я совершил преступление. Одновременно они подчеркивали свою доброту и любовались ею. После этого моя любовь к Джорджи стала казаться мне чуть ли не непристойной. И мне вдруг пришло в голову, не входило ли и это в их планы. Случилось как раз то, чего я не хотел. Прав оказался я, а не Джорджи. В ответ на их осуждение из глубин моего «я» забил настоящий фонтан чувства вины. Он вымазал дурно пахнущим дегтем мою любовь к Джорджи, казавшуюся такой простой и чистой. Но я знал, что по отношению к ней это глубоко несправедливо, и говорил себе, что мое настроение изменится.

Я продолжал задавать себе вопрос, откуда это стало известно, и мне пришла в голову фантастическая мысль, что нас выдала сама Джорджи. Однако немного погодя я отказался от этой мысли. Не могла она быть такой вероломной и не могла совершить поступок столь театральный. Правда могла обнаружиться сотнями различных способов. После признаний Антонии я сам стал неосторожен. Наверное, где-нибудь отыскалось какое-то письмо. Я допил свой напиток и поднялся по лестнице к Джорджи. По крайней мере, это напоминало возвращение домой.

— Ответь прямо и без утайки, как она об этом узнала? — спросил я. — Тебе это известно? — Я поймал себя на том, что, встретившись с Джорджи, заговорил с ней холодно и чуть ли не злобно. Свою злобу на себя самого я скрывал глубоко внутри.

Джорджи была в старой юбке и бесформенном, растянутом свитере. Судя по ее виду, она не спала всю ночь. Она хмуро взглянула на меня, почесала нос, а затем расчистила заваленный вещами стол, сдвинув книги и бумаги в пыльную кучу. В комнате было одновременно и холодно и душно. Она присела на стол и проговорила:

— Я полагаю, ей сообщила об этом Гонория Кляйн.

Ее слова прозвучали настолько неожиданно, что я молча уставился на нее, а потом повалился в кресло, будто меня сбили с ног.

— А как могла узнать об этом Гонория Кляйн?

— Я сама ей сказала. — Джорджи сидела с угрюмым видом, бледная и исполненная чувства собственного достоинства, поджав под себя ногу в черном чулке. Она расправила юбку и невозмутимо встретила мой взгляд.

— Понимаю, — отозвался я. Кровь бросилась мне в голову, дыхание перехватило от гнева и недоумения. Через минуту я пришел в себя и проговорил: — Как ты можешь себе представить, я до сих пор не в силах опомниться. Будь добра, объясни, как это случилось.

— После того как ты вытолкнул меня в сад, я не пошла домой, — начала Джорджи. — Слишком уж рассердилась. Потом могу рассказать тебе об этом поподробнее. Я отправилась в университетскую библиотеку, пыталась читать, но ничего не получилось. Я выпила кофе и вернулась домой. На душе у меня кошки скребли. Я позвонила тебе, но никто не взял трубку.

— В это время я искал тебя повсюду, — пояснил я.

— И только я положила трубку, — продолжала Джорджи, — как раздался звонок в дверь. Я решила, что это ты. Но это оказалась Гонория Кляйн. Я пригласила ее войти, предложила выпить, и мы немного поговорили. Затем она внезапно спросила о тебе.

— Боже правый! — вырвалось у меня. — Прямо так, ни с того ни с сего?

— Да, — произнесла она, — и я ей рассказала.

— Обо всем?

— Обо всем.

— Почему?

— Потому что была не в состоянии ей солгать, — заявила Джорджи. Она выпрямила ногу и, помассировав лодыжку, соскользнула со стола, доковыляла до буфета и достала бутылку джина. Похоже, чистых бокалов у нее не было. Казалось, она без сил.

— Ты сумасшедшая, — сказал я. — Более того, ты предательница и дрянь. Ты дала этой женщине себя запугать.

— Мне надоела проклятая ложь, — сказала Джорджи. — И я ужасно рассердилась на тебя за то, что случилось днем. Лучше бы ты разрешил мне остаться и познакомил с Антонией. Мне было противно это перешептывание и то, как ты выпихнул меня через заднюю дверь, будто тебя застукали целующимся с горничной. Мне было противно до ужаса, Мартин.