Ангелы Монмартра

Один из крохотных подоконников занимала пачка писчей бумаги, придавленная увесистой чернильницей. Левее, у стены, стоял диван, не слишком большой, но достаточный, чтобы на нем поместился человек среднего роста. Диван был обтянут грубоватой, прожженной в нескольких местах обивкой с полустертыми изображениями ландышей.

Напротив круглого зеркала у камина, на стуле возвышалась перевязанная бечевой стопка книг.

В комнате царил запах старины. Он был чуть затхлым, но не таким, как в театре. Здесь жили, жили постоянно, и каждый оставлял в этой комнате частичку души, отпечаток пустых мечтаний и несбывшихся надежд.

– Знаешь, Анж, а ведь мне здесь действительно очень нравилось, – призналась Селена. – Это место было для меня едва ли не единственным в последнее время, где я не так остро ощущала одиночество. Можешь представить, в городе, в толчее и шуме, на рынках и в кафешантанах сердце рвется от жалости к самой себе. А в этой комнате, как награда за дневную боль, уют и покой; они убаюкивают. Если здесь и есть призраки, то очень добрые… У тебя остались сигареты?

– Найду, – Анж порылся в кармане. – И папиросы. Только они крепкие.

– Сигарету, – девушка прикурила от зажженной им спички и взяла со стола пепельницу.

Они молчали. В эту минуту художник понял, что навсегда прощается с прежней жизнью. И что Селена чувствует то же самое, но значительно острее. Растерянная девчонка в трико осталась там, на мосту. Сейчас рядом с ним находилась умная и серьезная женщина. Сильная. Живая. Искренняя.

– Послушай, Анж, – вполголоса сказала она. – Я часто меняла судьбу. Настолько часто, что на моей жизни гораздо больше переломов, чем на теле – теле упорной, но не слишком везучей акробатки. Пообещай, что этот перелом последний. И мы его залечим сегодня ночью.

– Тогда доверься мне полностью. Довольно потрясений.

– Их впереди еще много, – прошептала девушка.

Анж поцеловал ее в уголок губ.

Она отстранилась, присела на краешек дивана и поставила пепельницу на пол. Медленно легла на нарисованные ландыши. Губы Селены дрогнули; в их шевелении Дежану почудилось беззвучное «прощай».

Затем она резко встала, погасила сигарету и вытащила из шкафа тяжелый чемодан.

– Не удивляйся, я всегда готова к переезду, – сказала она, а потом решительно добавила: – Вынеси, пожалуйста, вещи. Мне следует рассчитаться с мсье Соважем… Не возражай и спрячь кошелек. Здесь жила я, а не ты.

В дверь постучали.

– Мсье Дежан… – В комнату робко заглянул хозяин. – Будьте любезны зайти ко мне на несколько минут: хочу показать нечто любопытное. Мадемуазель, вы не будете против? Кто знает, когда вам еще удастся навестить старика.

– Речь идет о его коллекции, – прошептала Селена художнику, потом заговорила вслух: – Разумеется, я даже настаиваю на этом.

Несмотря на теплую погоду, у мсье Соважа был разожжен камин. Нельзя сказать, чтобы он горел – скорее тлел, не позволяя сырости господствовать в помещении. Хозяин объяснил, что сухой воздух необходим для лучшей сохранности экспонатов.

Стены и пол комнаты покрывали старинные ковры, расшитые замысловатыми узорами, причем кое-где среди элементов декора встречались геральдические изображения белых лилий. Безусловно, ковры были прекрасны и замечательно сохранились. Однако в комнате было нечто, заставившее Анжа сразу позабыть о них…

Маски! Около сотни масок различных форм и размеров смотрели изо всех углов, со стен и даже с потолка. Они гипнотизировали, навевали особое благоговение перед человеческим воображением. Личины жили своей безмолвной жизнью – сердились, мыслили, печалились, недоумевали, веселились. И все как одна разглядывали темными глазницами замершего перед ними Дежана. Зрелище было странным и жутким.

– Я много путешествовал, – с готовностью пояснил хозяин. – Африка, Ближний Восток, Индия, Китай. На торговом судне дважды ходил в Южную Америку. Нас было шестеро неразлучных французов-путешественников, мы исколесили весь мир. Мои товарищи предпочитали охотничьи трофеи. Я же начал коллекционировать маски. Взгляните внимательнее, здесь есть уникальные экземпляры. Любой этнографический музей мира почел бы честью включить их в свою коллекцию. Со мной связывались географические общества Франции, Британии, Испании, Бразилии. Их предложения были заманчивы, только… Четверо моих друзей погибли. Пятый – увы! – сейчас при смерти. Недалек тот день, когда я стану совершенно одиноким и моими собеседниками будут лишь эти маски. Могу ли я продать друзей?.. Конечно же, могу. Но спустя несколько минут я вынесу себе смертный приговор – как предателю.

Анж пожал плечами. Мсье Соваж любовно погладил продолговатую черную личину с миндалевидными глазами, огромным, похожим на каплю, носом, острым подбородком и то ли рогами, то ли ушами, прикрепленными к маске с обеих сторон. Из непомерно толстых губ божка высовывалось нечто вроде раздвоенного языка, концы которого заворачивались кверху. На лице виднелись остатки алой и белой раскраски.

– Это часть телума, папуасского идола, которого жители одного из островов Океании подарили «лунному человеку», путешественнику Маклаю… Видимо, папуасы очень уважали и любили вашего соотечественника, если подарили ему собственного бога. Правда, что именно олицетворял этот образ, мсье Маклай умолчал. Любопытно, что он вообще держал в тайне наличие этого превосходного экземпляра в своей коллекции.

– Каким же образом вам стала известна история этой маски? – спросил Анж.

– Вожу знакомство с некоторыми коллекционерами… Знаете, в Париже собираются тайны мира. Шедевры искусства словно сами ищут сюда дорогу. Быть может, когда-нибудь сокровища иных цивилизаций переполнят его. Здесь магия Древнего Египта столкнется с японским язычеством, вавилонские быки-шеду будут бродить по залам Лувра вместе с пучеглазыми богами этрусков. И тогда разлетится мертвенным эхом стук подков каменных всадников-рыцарей Флоренции, а ожившая Джоконда ничего не поведает о тайне своей улыбки, ибо вдруг окажется глухонемой. Именно так мне представляется преддверие Страшного Суда. Мертвые боги, люди, демоны, образы и души которых на тысячелетия были заключены в камень, мрамор, нефрит, оставались вплетенными в волокна холстов и смешивались с красками. Они, связанные прочными нитями гобеленов, замурованные в стеклах витражей, распятые на стенах под толстыми слоями фресок, при первом же звуке небесной трубы наводнят собою залы, покинут витрины и вырвутся на улицы городов. Мы пойдем вместе с ними под открытые небеса, на последний суд. Вергилий и Данте поведут нас за собою, Шекспир и Донателло с охотой согласятся побеседовать с вами, Кампанелла покажет Город Солнца, Великий Цезарь вновь возглавит легионы и благословит их на последний бескровный поход; рядом пойдут молчаливые Ганнибал и Наполеон, счастливый Рафаэль поприветствует учеников… А Вийон, Рабле и Гольбейн уже не будут издеваться над пляской смерти, ибо сами станут действующими лицами макабра, – мсье Соваж покачал головой. – Всё потому, что мы, живые, слишком любим рыться в прошлом, не даем покоя мертвым. И если трубы Страшного Суда прозвучат раньше положенного срока, то лишь по нашей вине. Говорят, многие ученые, что ведут раскопки на развалинах древних цивилизаций, становятся суеверными и неохотно исследуют захоронения и могильники. Как вам мысль, что какой-нибудь праздный коллекционер лет через триста будет использовать ваш череп в виде подставки для книг?

– Не слишком приятная перспектива.

– Вот-вот, любезный мсье Дежан. Держу пари, что вам бы захотелось вернуться и оттаскать за уши подобного ценителя прошлого. Открою секрет: многим это удается…

– То есть, по-вашему, призраки существуют? – Анж уже не удивлялся суждениям мсье Соважа, его увлек сам предмет беседы.

– Существуют, – медленно кивнул тот. – Припомните, неужели вы ни разу в жизни не сталкивались с вещами совершенно необъяснимыми не только с точки зрения науки, но и здравого смысла?

По спине Анжа пробежал холодок.