Ангелы Монмартра

Минут через десять художник уже свободно владел изобретением.

Дежан плотно задвинул шторы, зажег свечу и поставил ее сбоку от листа – там, откуда должен был падать свет нарисованного фонаря. После чего художник изобразил карандашом глаз и, внимательно присматриваясь к своему отражению в зеркале, точно уловил светотени. Теперь он без труда поместил в самом центре зрачка свой микроскопический, в четверть ногтя, автопортрет.

Глава 5. Минута Рождества

Новый ночной кошмар, и нет спасения…

Художнику привиделось, что он находится в гостиной своей прежней квартиры и поливает у разбитого окна припорошенные снегом цветки перуанского гелиотропа. На улице в кромешной тьме мечется обезумевшая толпа.

– Летит! Он летит! – надрывается женский голос. – Все в убежище! Уводите детей!

Над городом нависает сигарообразный призрак чудовищных размеров, едва подсвеченный с земли лучами прожекторов. Монстр стальной, его брюхо поблескивает под искусственным светом.

– Цеппелин! – подхватывают крик многочисленные голоса, и это слово заставляет ежиться от страха.

– Эй, наверху, погасите электричество! Вам наплевать, но это и наш дом! – слышится откуда-то справа.

Толпа внизу замолкает. На улице уже никого.

В комнате очень холодно. Анж кутается в одеяло, наброшенное поверх пальто. Верхняя рама окна унизана острыми клыками сосулек. Темнота. Под ладонью хрустят лепестки мертвых цветов.

Длинный призрак неторопливо летит на юго-восток. Он уже полностью опутан сетью лучей. Снизу гремит беспорядочная канонада, которая нисколько его не беспокоит. Он замедляет полет, и вот уже заметно, как от его брюха отделяются черные точки – рой насекомых, стремящийся к земле. Сначала видны яркие вспышки над домами, потом раздается грохот. Крыши проламываются и оседают. На их месте взмывают в небо языки жаркого пламени. Анж представляет, как сама Смерть сидит верхом на этой сигаре и отряхивает пыль со своего рубища. И еще он видит, что сигара летит в сторону Восточного вокзала…

Картина! Дом и картина!

И вот уже Анж несется по пустынной улице туда, где вновь и вновь загорается ночной зимний воздух…

Во сне время не признает законов. Оно либо течет расплавленным воском, либо исчисляется рваными вспышками мгновений. Словно по волшебству художник оказывается на крыльце перед знакомым фасадом с колоннами. Он едва успевает увернуться от выпавшей из петель двери.

Крыши уже нет, внутри посередине зияет глубокая яма, а сам дом полон тлеющих обломков. Невзирая на густой дым, рискуя сломать ноги о груды исковерканных досок, Дежан бросается в недра только что умершего здания – туда, где сквозь серые клубы виднеется угол всё еще стоящего на хрупких ножках этюдника. Художник отбрасывает от холста тлеющие щепки и бессильно падает перед ним на колени. Портрет уничтожен. На холсте осталась лишь часть лица Светланы и едва заметный под копотью фрагмент фонарного столба. Не замечая собственных слез, Дежан пытается стереть рукавом жирную сажу. Она лишь размазывается по дымящейся поверхности. За ним наблюдает уцелевший смеющийся глаз девушки… Нет, не спасти. Ну, что ж, если так! – Анж в ярости хватает ближайшую головню…

– Напрасно.

Спокойный голос останавливает художника.

В трех шагах от Дежана совершенно чистый участок дома. Там, на нетронутом огнем паркете стоит кресло, в котором сидит палач.

– Не вышло? – улыбается Санжаров и вальяжно закидывает ногу за ногу. – Давай же, добей свой шедевр. Уговор есть уговор. Ты побежден. Суд состоялся. Видишь?

Офицер указывает на Анжа пальцем. Нет, это не палец, это игла, черная, длинная.

– Мне не жаль тебя, – говорит палач. – Разве что немного жаль этот мир. И еще плохо, что я не увидел в последний раз Светлану. Ты оказался слаб. Пора платить.

– Нет! – кричит Анж во внезапно нахлынувшем азарте. – Ты еще не победил!

– Что? – ласково осведомляется Санжаров, и вдруг его улыбка начинает угасать. – Не может быть!..

Время замедляется. Шприц с ядом виснет в пустоте. Офицер замирает безмолвной статуей. Вместо горящей щепки в руке художника оказывается расщепленное пополам перо с мельчайшим шариком краски на конце.

– Я успею, – шепчет Анж и поворачивается к холсту…

* * *

Когда художник проснулся, в комнате было холодно: камин почти погас. Дежан выбрался из-под одеяла и окоченел еще больше. Во сне он вспотел, и теперь мгновенно остывшая мокрая рубашка облепила спину. На холодном полу спать невозможно, пора что-то решать с кроватью.

Ах да, сегодня истекает назначенный срок. Нет смысла обзаводиться новой вещью.

Анж поднял с пола одеяло и закутался в него поплотнее. Он подбросил в камин дров, встал на четвереньки перед решеткой и тщательно разворошил угли кочергой. Затем раздул огонь.

Взгляд скользнул по этюднику. Хвала небу, холст цел. Проклятый кошмар! Теперь уж точно не уснуть до утра.

Художник отдернул штору. Светало. Он мысленно поздравил себя с наступающим католическим Рождеством, первым из новогодних праздников. Надо же, совершенно забыл о елке. Жаль. Сейчас поставить бы ее, красавицу, в ведро с песком посреди комнаты, украсить обрывками своих прежних картин и плясать вокруг до вечера.

Ладно, пора умываться и спасать мир.

Художник взял коробку с красками и переставил ее поближе к камину, чтобы немного отогреть, но не пересушить. Хорошо, что не забыл с вечера отмыть кисти.

* * *

Последний день, в конце которого ожидает последний бой. Маленькое, никому не известное сражение за ширмой истории. Возможно ли, чтобы от единственного человека зависел исход всех войн, которые бушуют в мире? Похоже на то. Что нужно чувствовать при этом, Анж не представлял. Наверное, следует проникнуться величайшей ответственностью, облачиться в самые лучшие одежды, как это делал Леонардо да Винчи, приступая к созданию нового шедевра. И сделать трагически задумчивое лицо – обязательно так, чтобы на челе пролегли борозды суровых морщин, честно заработанных в думах о судьбе мира.

Заодно, чтобы потешить самолюбие, можно представить сотни объективов синема-камер и операторов, вдохновенно крутящих ручки аппаратов. Кто-то обязательно будет комментировать вслух: сейчас наступает решительный момент в противостоянии художника Андрея Державина и архангела Мириила! Соперники волнуются перед последней схваткой. Волнение передается зрителям: кто же победит, человек или небожитель? Ангелы заняли половину зрительских трибун и скандируют имя своего фаворита! Ставки растут!

Похоже на комментарий к британским велогонкам.

А людей на трибунах нет. Где они? – вон, за окном пожилой мужчина в выцветшем пальто ворошит деревянной лопатой сугроб. Прошла пара клошаров с испитыми лицами. По булыжникам мостовой лениво зацокали подковы – проехал фиакр. Мелькнула стайка замерзших студентов. Всё по-будничному. Так, наверное, и должно быть перед концом света.

Желание работать спряталось куда-то очень глубоко. Хочется прожить этот день без суеты. Надо завершить портрет, но только позже. Главное, не пропустить момент, когда волнение перерастет в панику.

Художник вспомнил о саде мсье Соважа. Стоит заглянуть туда напоследок. Зимой мало что увидишь, но пусть перед наступлением рокового часа старый дом откроет последний секрет.

Анж подошел к единственной в доме двери, которую еще не открывал. Отодвинул засов и потянул за ручку. Дверь скрипнула, с косяка посыпались кусочки отслоившейся краски.

Сад дышал тем же домашним уютом. Прямоугольник невысокого забора огораживал несколько конусообразных клумб, из которых торчали длинные засохшие стебли. На вершине средней клумбы были вкопаны качели. Вместо привычного деревянного сиденья на цепях висел диванчик с мягкой спинкой. Немного в стороне находилась круглая беседка, крышу которой поддерживали деревянные колонны, увитые порыжевшими стеблями дикого винограда. Художник поднялся к качелям и, смахнув снег с дивана, примостился на самом краю. Жаль, что рядом нет Светланы. Наверное, она не раз сидела здесь с мсье Соважем и рассказывала… О чем? Может, о не найденном пока избраннике.