Воин кровавых времен

Битва. Они намекали на битву. Как еще он может наказать шрайских рыцарей?

— Акирейя им Вал! Акирейя им Вал!

Саубон посмотрел вниз, затем снова перевел взгляд на Равнину Битвы. Плоская, темная, синяя, она больше походила на океан, чем на земной простор, и казалось, будто она способна поглотить целые народы.

Скаур не отказался от Гедеи. Саубон чувствовал это. Понимание, появившееся после ссоры с Готьелком, наполнило Саубона ужасом — таким сильным, что он сперва даже лишился самообладания. У него же были заверения богов — самих богов! Так какое имеет значение, отправился он вместе с Готьелком или нет? Шлюха-Судьба благосклонна к нему. Гедея падет!

Так он говорил себе.

А потом внутренний голос прошептал: «Возможно, князь Келлхус — мошенник…»

Этот мир так безумен — так извращен! — что одна-единственная мысль, одно-единственное движение души способно все перевернуть. Он понимал, что бросил кости — поставил на кон жизни тысяч людей! А может, и судьбу всего Священного воинства.

Одна-единственная мысль… Так хрупко равновесие между душой и миром.

Страх обуял его, угрожая отчаянием. Ночью Саубон тайком плакал у себя в шатре. Почему все так? Почему боги постоянно насмехаются над ним, срывают его замыслы, унижают его? Сперва само рождение — душа первенца в теле седьмого сына! Потом его отец, который наказывал его совершенно ни за что, бил, потому что видел в сыне свой огонь, свое хитроумие! Потом войны с нансурцами, несколько лет назад… Считанные мили! Они подошли так близко, что он уже чуял дым Момемна! А в результате его сокрушил Икурей Конфас — его превзошел этот сопляк!

И вот теперь…

Почему? Почему его дурят? Разве он не ухаживал за их прекрасными статуями, разве не удовлетворял их отвратительную жажду крови?

А вчера Атьеаури и Ванхайл, которых Саубон отправил на разведку, заметили большие отряды фаним.

— Многоцветные, в тонких, развевающихся одеждах, — рассказывал Ванхайл, граф Куригладский, на вечернем совете.

Несмотря на то что они были близки по возрасту и даже внешне похожи, Ванхайл всегда казался Саубону одним из тех людей, которые волей случая рождаются далеко от их естественного состояния: трактирный шут в нарядах кастового дворянина.

— Даже хуже айнонов… Отряд каких-то гребаных плясунов!

Ему ответил взрыв смеха.

— Но быстрые, — добавил Атьеаури, не отрывая глаз от огня. — Очень быстрые.

Когда он перевел взгляд на окружающих, лицо его было сурово, и глаза под длинными ресницами глядели строго.

— Когда мы погнались за ними, они с легкостью ушли от погони…

Он сделал паузу, чтобы значение его слов дошло до присутствующих на совете графов и танов.

— А лучники! Я в жизни не видел ничего подобного! Они умудряются пускать стрелы на полном скаку — стрелять в преследователей.

На предводителей войска это сообщение впечатления не произвело: айнритийские кастовые дворяне, что норсирайцы, что кетьянцы, считали стрельбу из лука вульгарным и недостойным мужчины занятием. Что же касалось самих стрелков, общее мнение гласило, что они особого значения не имеют.

— Конечно, они тайком следили за нами! — заявил Ванхайл. — Удивительно только, что мы до сих пор не замечали их шутов-застрельщиков.

Даже Готиан согласился с ним, хотя в основном приличия ради.

— Если бы Скаур хотел бороться за Гедею, — сказал он, — он бы защищал перевалы, так?

И только Атьеаури остался при своем мнении. Немного позже он оттащил Саубона в сторону и прошипел:

— Дядя, здесь что-то не так!

Что-то действительно было не так, хотя тогда Саубон ничего не сказал. Он давно уже научился воздерживаться от резких суждений в обществе своих военачальников — особенно в тех ситуациях, когда его главенство легко было оспорить. Хоть он и мог рассчитывать на многих, в основном на родичей или ветеранов его предыдущих кампаний, на самом деле он был лишь номинальным главой галеотского войска, и это прекрасно понимали многочисленные дворяне, постоянно отправляющиеся в холмы поохотиться. Разница между графом и безземельным принцем была сугубо протокольной; складывалось впечатление, будто всем приказам Саубона нужно преодолевать море гордыни и прихотей.

Поэтому он притворялся, будто размышляет, скрывая уверенность, что легла на его плечи тяжелым грузом. Скрывая правду.

Они были одни, сорок-пятьдесят тысяч галеотов и примерно девять тысяч шрайских рыцарей, не говоря уже о бессчетных тысячах тех людей, что тащились за войском, — одни во враждебной стране, в когтях безжалостного, хитроумного и решительного врага. Готьелк с его тидонцами ушел. Пройас и Конфас остались у Асгилиоха. Враг намного превосходил их численностью, если оценка сил Скаура, которую давал Конфас, была верной — а Готиан настаивал на том, что она верна. У них не было ни реальной дисциплины, ни реального вождя. И у них не было колдунов. Не было Багряных Шпилей.

«Но он сказал, что Шлюха-Судьба будет благосклонна ко мне… Он так сказал!»

Саубона озадачил хор голосов, по-прежнему гремевший внизу. «Акирейя им Вал!» Обычно подобное переплетение выкриков, скандирования и гимнов было характерно для войска на марше. Это возбуждало солдат. Саубон снова принялся вглядываться в запыленную плотную толпу, пытаясь отыскать своего конюха. Ну где же Куссалт…

« Пожалуйста…»

А, вот! Скачет вместе с небольшим отрядом всадников. У Саубона вырвался прерывистый вздох. Он смотрел, как отряд пробирается сквозь строй тяжеловооруженных кавалеристов — агмундрменов, если судить по каплевидным щитам, — и начинает взбираться по каменистому склону туда, где стоит Саубон. Охватившее его облегчение быстро испарилось. Он увидел, что у всадников при себе копья. А на копья насажено несколько голов.

— Акирейя им Вал па Валса!

Саубон стиснул кулак и ударил себя по бедру, обтянутому кольчужной сеткой. Он надавил на глаза, пытаясь прогнать навязчивое видение — образ князя Келлхуса.

«Никто не знает тебя…»

Копья! Они несут копья… Традиционный знак, который используют галеотские рыцари, чтобы предупредить командиров о надвигающейся битве.

— От Атьеаури? — крикнул принц, когда конь Куссалта добрался до гребня.

Старый конюх нахмурился, словно бы говоря: «А от кого же еще?» Все в нем было тусклым — кольчуга, древний, покрытый зарубками шлем, даже Красный Лев на синем фоне, нашитый на его котту, знак принадлежности к дому Коифуса. Тусклым и опасным. Куссалта абсолютно не волновало, как он выглядит, и это придавало ему особую внушительность. Саубон никогда не встречал человека, у которого был бы столь безжалостный взгляд, как у Куссалта, — не считая князя Келлхуса.

— Что он говорит? — крикнул Саубон.

Старый конюх отшвырнул копье и натянул поводья, останавливая коня. Саубон с трудом поймал копье. На нем красовалась отрубленная голова. Бескровная темная кожа, сухая, словно долго пролежавшая на солнце. Бородка, заплетенная в косички. Мертвый кианский вельможа. Но даже сейчас казалось, будто он продолжает глядеть на Саубона из-под тяжелых век.

Его враг.

— «Война и яблоки», — сказал Куссалт. — Он сказал: «Война и яблоки».

«Яблоками» галеоты называли отрубленные головы. Наставник когда-то сказал Саубону, что во время оно галеоты вываривали и набивали их, как до сих пор поступают туньеры.

Остальные с топотом неслись к Саубону, приветствуя его на ходу. Готиан со своим заместителем, Сарцеллом. Анфириг, граф Гесиндальский с конюхом. Несколько танов, представителей разных домов. Четверо-пятеро безбородых юнцов, готовых разносить послания. И на всех лицах читалось нечто среднее между отчаянием и злобой.

Последовавший спор был наиболее ожесточенным из всех после ухода Готьелка. Видимо, Атьеаури и Ванхайл с раннего утра вели бои. Куссалт сказал, что Атьеаури уверен, будто войска Скаура собраны где-то неподалеку, скорее всего — на равнине Менгедда.

— Он думает, что сапатишах пытается замедлить наше продвижение, натравливая на войско мелкие отряды, чтобы не пустить нас на Поле Битвы, пока он не будет готов к встрече.