Цветы корицы, аромат сливы (СИ)

— Это дурдом, — Сюэли садился на постели. — Мне с утра нужно пересказывать текст, огромный. Объясните мне, пожалуйста, раз уж вы всё равно здесь: зачем святой Георгий убил дракона? Как эта идея могла прийти ему в голову?

— Вот это должен быть основной вопрос к тексту, — говорил Ди. — Карма. Что-то с кармой.

В первые же месяцы обучения Сюэли сделал одно самое неожиданное приобретение. В их группе была Китами Саюри, японский стажер-океанолог. Ее влили в эту группу, потому что она могла вечером по четвергам, потому что она находилась на уровне первого тома учебника «Умом Россию не понять» — словом, по тысяче причин, не имеющих никакого смысла, которые все вместе можно обозначить словом «судьба». Саюри была потомственным океанографом, родилась в исследовательской подводной обсерватории, выросла на постоянной океанологической станции в открытом океане и сейчас, в августе, приехала с направлением от Института океанских исследований, прямо с практики на гидрологической станции, непосредственно вынырнув из океана. Ее заколки в виде медуз и морских звезд, казалось, налипли оттуда же, просто она не вычесала их. Некоторые ее струящиеся юбки хотелось отжать.

При первом знакомстве она встала у доски в белых гольфах и клетчатой форме и аккуратно прочла по листочку:

— Мы занимаемся измерением поверхностных течений (по сносу судов и методом бутылочной почты) и течений на глубинах (вертушками, подвешиваемыми к заякоренным буям, и поплавками нейтральной плавучести с акустическим прослеживанием), визуальной оценкой волнения и измерением его волнографами, оценкой цвета воды и измерением ее прозрачности по глубине видимости погружаемого белого диска. Еще гидроакустические измерения, характеристики льда, пробы грунтов и биологические образцы.

Как выяснилось позднее, по-русски не знала она ничего, кроме алфавита.

Как только уехал Накамура-сэнсэй, сопровождавший группу японских студентов, оказалось, что у них было прошито только два режима: ничего нельзя — и можно всё. Очень хорошо это было видно по Киёси из той же группы: сначала он ходил на занятия в тридцатиградусную жару в костюме-тройке при галстуке, застегнутый на все пуговицы, тщательно подстриженный, с наглаженными стрелками. Когда уехал Накамура-сэнсэй и все немного расслабились, он стал присматриваться к тому, как одеты другие его сверстники. Обнаружил, что есть люди в джинсах и в майках. На следующий день он пришел с волосами, крашеными в рыжий и зеленый цвет, в кожаной жилетке на голое тело, на каблуках, с талисманами и в цепях. Промежуточных стадий, как выяснилось, у него не было.

Нечто подобное произошло и с Саюри. Она взъерошилась и превратилась в гарпию — точнее, в сфинкса, но с бешеным темпераментом.

Сюэли со своим древним имперским сознанием относился к японцам как к небольшому нарыву на пальце: непонятно откуда взялось (вчера еще не было) — раздражает ужасно — вроде плоть от плоти, клетки того же организма, но поражены какой-то болезнью — скорей бы уж прошло. Совершенно понятно, что он не стремился сблизиться с барышней-мононоке.

Мононоке же, окинув его взглядом из-под челки, напомнившим ему какую-то утопленницу из колодца, которая вылезала из телевизора, решительно остановила на нем свое внимание. Больше всего Сюэли не любил возбуждать национальную рознь, но бодрые высказывания Саюри о величии Японии вызывали слишком много ассоциаций. К тому же, говоря о том о сем, она пыталась прилепить ему на грудь кавайный бантик.

— Вы представляете собой мелких варваров на малоизвестных островах. Научитесь сначала причесываться хотя бы, — бесстрастно заявил Сюэли и двумя пальцами вынул у нее из волос морского конька.

Саюри любила поговорить с ним о неповторимости японской культуры, но хорошо образованный Cюэли всегда не задумываясь указывал источник заимствования. Таким образом отмел он бонсаи, Кабуки, икебана, фурошики, бэнто, го, оригами и психологизм в литературе. Когда же Саюри что-то заикнулась про эротические мотивы в искусстве, он увел ее в свою комнатку в секторе Б, прикрыл дверь и через час ласково сказал ей: «Ну, ты согласна, что у вас сплошное варварство?» — «Варварство», — потрясенно кивнула она.

Больше кавайные вязаные бантики не преследовали Сюэли.

Хотя Сюэли спал с бешеной японкой, он никак не мог запомнить ее имя. Он называл ее то Китано, то Татами, Такеда, Икеда, Юме, Юми, Юки, Киюки. При этом он всегда был с ней изысканно вежлив, а говорили они по-русски.

— Послушайте, Мэгуми-сан, вы не позволите мне провести полчаса за чтением грамматики в спокойной обстановке?

— Почему, ну почему ты не можешь запомнить мое имя?? — топала ногой Саюри.

— Мне хочется называть тебя разными именами, — проникновенно отвечал он, беря ее за края воротника и подтаскивая к себе.

В конце концов он прозвал ее Цунами, чтобы не вспоминать каждый раз, как ее зовут. Цунами-сан.

Немила Гориславовна (по русскому языку) требовала очень сурово, но свое дело знала твердо. Преподавала она иностранцам лет сто, видела студентов в том числе и из таких стран, которых теперь уже не было, потому что те коралловые острова в Океании уже лет шестьдесят как полностью ушли под воду. Все их проблемы и ошибки она предвидела заранее, удивить ее бредовым сочинением было невозможно. Она могла вести в смешанной финско-итальянской группе и при этом следить за тем, чтобы выход в речь у студентов происходил приблизительно одновременно. Время от времени она стучала согнутым корявым пальцем по лбу Сюэли.

Сочинения по русскому языку за I семестр 2009–2010 уч. г.

стажера геологического факультета МГУ Вэй Сюэли

Моя семья

Мою семью видно не всегда.

Рассказывать о них надо быть осторожно.

Тетушка Мэй любит пить чай, а бабушка буддист. Бабушка развела в саду криптомерии, ликвидамбар формозский, птиц ба-гэр, лягушки и дерево Мин. Еще бабушка держит лавку изделий на подобие фэн-чэ, фэн-чжэн, то-ло и др. Моя тетя Мэй склонна к оздоровительным мероприятиям.

Все в моей семье любят священный рис. Иногда вечерами мы любим посидеть например, возле какого либо храма.

О нашем роде есть заметки в истории еще в династии Цин и иногда династии Мин.

У нас большое семейство. В нем есть такие персоны, каких я сам никогда не видел.

О Москве

Когда я только приехал в Москву, я «роптал на небо и винил людей». Но непредвиденно я поразмыслил и смирился. Первое впечатление от Москве — быть в изнеможении, многотрудный и обременительный. Но сегодня уже не так пугающе.

Мне очень понравился на Красной площади обувной ларек. После этого говорить, что в Москве плохо, — черная неблагодарность.

Здесь нет возможность купить на улице фарш из креветок в оболочке из соевого сыра.

Здесь никто не знает, что произошло 18 сентября в 1931 году.

Полагаю, что это — чистое недоразумение.

Моя учеба

До 2009 года я учился в Поднебесном институте Феникса и Цилиня в провинции Хунан, изучение древнией литературы и языка. Этому институту уже истории 2400 лет в Китае. Раньше (до Китайской республики 1912 г.) это был частный институт. Феникс и Цилинь — животные счастья и блага.

Там я занимался поэзиями и прозами эпохи Восточная Цзинь и писал уже свиток под руководством у Ван ши-фу, пока он не умер. Когда скончался он, и закрыт был весь этот отдел.

Потом, занялся я в творчестве Сыма Цянь искать разных смыслов. Мой новый руководитель Лай ши-фу удалился на покой вскоре и опять я в творчестве Сыма Цяня разных смыслов не нашел. Потом китайский классический роман сделался моим центром акцентировать внимание.

Далее я заносился в некие списки и включился в университетский проект к удивлению и без ведома совершенно. Организаторы проекта, можно сказать, «действовали большим мечом и широким топором» (с размахом). Далее, уже осенью 2009 года был в Москве. Судьба — удивительная вещь.