Цветы корицы, аромат сливы (СИ)

Он только отложил немножко для кошки.

В конце мая у Сюэли сносились подметки на сандалиях, и он побежал искать обувной ларек, но на Красной площади того самого ларька не было.

— Прошу прощения, вы не видели здесь ларец? Обувной ларец… ларек? Небольшой такой ларчик? — заметался Сюэли.

Никто не знал.

В конце концов он отыскал этот ларек — совсем в стороне, уже ближе к памятнику Кириллу и Мефодию. Кто такие Кирилл и Мефодий, Сюэли понятия не имел; если верить словарю, получалось, что они буддийские монахи, но в это слабо верилось — головы у них не были выбриты. Когда Сюэли увидел ларек, он даже сам удивился, какое облегчение испытал. Мастер был на месте: прибивал подковку молоточком.

Сюэли приблизился, поздоровался, достал из сумки сандалии и показал, в каких местах их постигла беда.

— Ах, старые сандалии, — вздохнул хозяин ларька. — Сколько же вы их носите — сто лет?

— Нет… я… это любимые сандалии, — смутился Сюэли.

— Чем больше я стаптываю подметки, тем яснее, что я никуда не уходил, — сказал его собеседник.

— Что, простите?

— Уходим мы лишь тогда, когда перестаем стаптывать подметки, — пояснил мастер. — За эту работу я возьму двести рублей.

— А нельзя ли все же хоть на десять ман поменьше? — спросил Сюэли машинально. Это была бездумная и очень точная калька с фразы, которую он произнес бы на рынке в Гуанчжоу.

Владелец ларька изумленно взглянул на него и перешел на диалект провинции Гуандун.

— Наводнением размыло храм Царя драконов, — усмехнулся он. — Свой своего не узнал.

Человека из ларька звали Ли Дапэн (李大鹏), ему было на вид лет шестьдесят, он жил в Москве уже какое-то время, от рэкета и милиции избавлялся гипнозом — говорил им про погоду, — в черные дни он говаривал: «Москва, несмотря на все остальные ужасы, прикольный город», — и его ларечек… o, это был маленький Китай!

— Я оставлю сандалии. Я приду еще.

Если кто-то и напоминал Сюэли буддийского монаха, так скорее уж Ли Дапэн — в гораздо большей степени, чем, например, Кирилл и Мефодий.

Вэй Сюэли случайно познакомился в лифте с Андреем, русским из аспирантуры истфака. Как говорится, лифт тесен, и чего-чего только там ни происходит. Они застряли. За это время успели переговорить о самых разных вещах, и наконец Сюэли, смекнув, что перед ним археолог и музейный работник, спросил:

— Слушай, а как вы происхождение вещи устанавливаете? Ну, что это вообще такое?

— То есть попала нам в руки какая-то штуковина… Функциональное назначение ее неизвестно…

— Да, да. Можно я тебе одну вещь покажу?

— Давай, — и пока Сюэли рылся по карманам, Андрей продолжал: — Ну, на этот счет есть общеизвестное профессиональное правило: если в запасниках лежит невнятная фигня, и никакими силами не удается установить, что это за хрень, а надо срочно делать этикетаж, то пишут: «навершие».

Тут Сюэли наконец нашел свой яшмовый обломок и протянул его Андрею.

— Только я не специалист ни по эпохе, ни по региону, — предупредил Андрей, беря у него вещицу. Практически сразу он выдал вердикт: — Ты знаешь, это навершие.

На занятиях по русскому языку Саюри увидела текст «Русская музыкальная культура», который предстояло пересказывать, она же не готовилась и рассчитывала как-нибудь разобраться в нем с наскока, но там в самом начале стояли фамилии Даргомыжского, Мусоргского и Римского-Корсакова с именами и отчествами, — и упала в обморок.

Сюэли повел ее в университетскую поликлинику.

— Тебе нужно нырнуть в родной океан, сразу все пройдет, — подсмеивался над ней Сюэли. — Ты сёдзё, демон глубин.

— Я не сёдзё! — протестовала Саюри.

— Давай сделаем тебе флюорографию? — предложил Сюэли. — Все равно другие кабинеты не работают.

Врач в кабинете флюорографии попросила Саюри раздеться до пояса, а Сюэли — выйти.

— Ничего, она меня не стесняется, — сказал Сюэли и сел, положив левую ступню на правое колено.

— Раз она вас не стесняется, тогда я вас делом займу, — сказала врач. — Вы не могли бы мне написать несколько простых записок, я их тут налеплю на стенки, а то ваши ничего не понимают — что нужно снять, куда встать, когда делаешь флюорографию. Под кабель с напряжением одна у меня тут вчера поскакала… У вас какой язык?

— Китайский.

— А можете так написать, чтобы корейцы тоже поняли?

— По-английски, что ли?

Врач задумчиво посмотрела на него.

— Нет. Давайте уж, пишите свои иероглифы. Значит: нужно снять верхнюю одежду, раздеться до пояса. Снять длинные серьги, бусы, все мелкие металлические украшения, положить здесь. И проходить во вторую комнату. Там встать вот на эту площадку, прижаться грудью сюда, вот так, вдохнуть и немножко задержать дыхание. За результатами приходить через три дня — сюда, в 441-й кабинет.

И она протянула Сюэли бумагу и фломастеры.

За то время, что Саюри возилась с одежками, Сюэли написал требуемые объявления — разными цветами, сверху вниз справа налево, на чистом вэньяне и даже кое-что зарифмовал.

Сочинение по русскому языку стажера геологического факультета МГУ Вэй Сюэли

Мой родной город

Мой Город Гуанчжоу стоит на берегу залива Хуан-Пу Южно-Китайского моря. В некотором роде Гуанчжоу сейчас — город будущего, но мой район довольно старый, он расположен на склоне горы Бай-юнь, за тридевять земель от центра города.

Я люблю свой город без памяти, не могу объяснить.

Утром управдом поливает кусты и попадает точно мне в окно. Поскольку делает так часто, я знаю, что уже шесть утра. В боковое окно моей спальни видно азалия, акация и под ней переулок, линии электропередач и далеко вниз с горы на залив. В Кантоне много высотных домов, обычно голубые по причине отражения моря и неба. Часто над головой звук самолётов, готовятся которые сесть в аэропорте Бай-Юнь в Хуа-ду. Ночью слушаю этот звук, высоко-высоко.

Ещё на нашей улице каждое утро ездит мусоровоз. Улица узкая, и кто не прижал к своей машине зеркало, тому зеркало сбивают. Традиция такая, каждое утро. Мусоровоз, сбивающий зеркала, это надо видеть. Если несколько машин не прижали зеркало, он их в ряд сбивает… чпок, чпок, чпок….

У нас есть старушка, она подбирает собак бездомных, у неё одиннадцать. Иногда утром она с ними выходит гулять. А за ними идёт ее кот. Её зовут госпожа Цзинь («цзинь» как «золото»). И я ей всегда кричу: «Респект!»

Каждое утро я спускаюсь по системе лесенк с горы за тофу для завтрака, ступени все мокрые, их полил уже управдом из шланга — и сандалии мокрые насквозь. В лужах плывут плавают лепестки цветов, что сейчас цветёт — лимон, баухиния, что бы ни было.

Иду за тофу, едет девушка, спрашивает как попасть в очень далекий район. Я ей говорю развернуться и ехать туда, где на горизонте две высокие башни. Когда-нибудь да приедет. Главное, ориентироваться на башни и ехать прямо. Ей страшно стыдно, что она потерялась. Даёт мне напоследок мини-туфельку сюхуасе 绣花鞋, делает сама из цветного шелка.

В парке Цянь Си люди жарят мясо, кошки воруют.

По улицам ездит машина, на ней репродуктор, орёт рекламную песню, а на самой машине платформа с куклами, куклы крутятся, кошмар. Куклы — китайские герои легенд, Гуань Юй, Чжан Фэй, Хуа Мулань и прочее, а реклама — совсем к ним не относящееся.

На рынке все орут. «Огромная распродажа!» «Большое землетрясение — большая скидка»; «Распродажа-самоубийство»; «Цена спрыгнула с высока!» «Не промахнитесь». Такой был рынок 300 лет назад, сейчас немножко изменялся, застеклили это всё.

Ещё грузовики привозят свежие овощи и хлеб в магазины и рестораны.

Идёт пожилой господин с огромной кистью для каллиграфии, похоже на швабру. Туда я шел — он пристраивался писать на плитках в парке, назад я иду — уже готов написал полный абзац из Чжуан Цзы.

Сокол спикировал на клетку с канарейками в зоомагазине. Как штурмовик A-10. Откуда взялся? С неба. И не хотел отцепляться. Отцепили. Хозяин Цзи Шэн прибежал, отцеплял, сокол кусался и был очень злой.

Потом с горы Бай-Юнь я спускаюсь на висячей электричке в город, в район Тянь Хэ. Район Тянь Хэ — лавочки, кантонская кухня, езжу подрабатывать летом. Всё залито множеством разноцветных цветов и разновидных дерев. С грустью вижу в просвете между крыш место, где можно пить вкусные коктейли и смотреть поверх Института Океанологии Южнокитайского моря на воду залива.

Люблю, с ума схожу умираю от этого всего вдали.