— От Зои мне не попадет. У нас все по-другому, Маня. — “У нас” он произнес так, как будто хотел сказать “у нас на Олимпе” или “у нас на Марсе”. — От Зои мне попасть не может. В этой опере я пою заглавную партию. Я выбираю. Всегда.
— Тебе повезло, — тихо сказала Маруся, — а я один раз выбрала, и неправильно. Теперь вот не знаю, смогу ли еще раз выбрать. Нет, наверное.
— У тебя что? — спросил Потапов насмешливо. — Большое светлое чувство?
— Ну да, — кивнула Маруся. — Очень большое. Только я тебе не стану рассказывать, ладно, Мить?
Можно подумать, что ему интересны ее откровения!
— Может, тогда позвонить ему? — предложил Потапов сердито.
С той самой минуты, когда было принято решение забрать ее домой и сидеть с ней, он чувствовал себя рыцарем в сверкающих доспехах, спасающим захудалую принцессу.
Оказывается, у принцессы имеется собственный Ланцелот.
Тогда где же, черт побери, его носит?
Предложение вызвать Ланцелота непосредственно к одру, на котором возлежала принцесса, вызвало такую бурю сложных и недоступных Потапову эмоций, что он моментально ретировался на кухню, благо клюква в белой кастрюльке вовсю кипела, пахла, и красные капли летели во все стороны.
Потапов выключил клюкву, постоял, глядя в окно и собираясь с мыслями, а потом вернулся в комнату.
— Мань, — сказал он, — тебе, конечно, неприятно, я понимаю, но давай подумаем, кто мог все это затеять. Ты подумай хорошенько. Мне это как-то не сразу в голову пришло. Дело не во мне. Дело в тебе. Подумай, за что тебя хотят убить?
— Я говорю вам, что ничего не видел, ничего не слышал и ничего не знаю! С Потаповым я почти не разговаривал! Меня совершенно не интересовал ваш Потапов! Я пришел… я пришел, чтобы увидеться с друзьями, а он никогда не был моим другом!
Никоненко смотрел на Владимира Сидорина с безразличным превосходством.
Сидорин был нервный, неуверенный в себе, усталый человек. Для того чтобы вывести его из себя, достаточно было пару раз сказать что-нибудь вроде “соображайте быстрее, некогда мне тут с вами целый день!”, а потом слегка, вполуха, выслушать, что он скажет.
По прогнозам Никоненко, Сидорин должен был выйти из себя минут через семь. Он вышел из себя через три минуты.
— Если вы будете мне хамить, — сказал Никоненко лениво и вытянул длинные ноги так, что ботинки оказались прямо под носом у доктора Сидорина, — я вас упеку на трое суток.
Капитану нужно было поддерживать его взъяренное состояние.
Сидорин послушно взъярился.
— Что вам от меня нужно, в конце концов?! Я хирург, у меня утром две операции, вы что, хотите, чтобы я не смог работать?!
— Мне наплевать, сможете вы работать или не сможете, — заявил Никоненко. — Отвечайте на мои вопросы.
— Я отвечаю, — помолчав и взяв себя в руки, сказал Сидорин. — Я отвечаю на все ваши вопросы, но, черт побери, — он опять стал раскаляться, — вы меня по три раза об одном и том же спрашиваете!
— Если мне будет нужно, я буду спрашивать вас всю оставшуюся жизнь, — подтянув к себе ногу, Никоненко хищно почесал щиколотку и вернул ногу на место. — Во сколько вы пришли на вечер?
— Я опаздывал. Ну, я же уже говорил, товарищ капитан!.. — Тон у него изменился на умоляющий, и Никоненко стало противно. Он не любил, когда люди быстро и беспричинно начинали трусить. — Я пришел одновременно с Маней Сурковой, которую подстрелили вместо Потапова. Ну, спросите у нее, мы вместе на крыльцо поднимались!
— Во что она была одета?
— Вроде в пальто. По-моему, серое. А что?
— Вы сразу прошли в вестибюль?
— Да.
— Потапова когда увидели?
Потапова, Потапова… Сидорин задумался.
Он увидел Потапова из своего укрытия, когда тот подъехал, но не мог, не мог сказать милицейскому, что видел его.
— Когда вы увидели Потапова? — Никоненко был уверен, что Сидорин сейчас соврет.
И тот соврал:
— На сцене, в президиуме.
— Послушайте, Владимир Васильевич, — сказал Никоненко лениво, — врать нехорошо. Ну что вы врете! Маленький, что ли?
— Я не вру! — крикнул Сидорин.
— Врете, — сказал Никоненко безжалостно, — вы курите “Приму”, вон у вас уже полна пепельница. “Примой” был засыпан асфальт за углом, с правой стороны школы. Это вы там стояли? Вы, вы, Владимир Василич! Лучше соглашайтесь, а то потом туго придется. Зачем вы гам стояли?
Сидорин смотрел на капитана с ужасом. Сигарета вдруг мелко затряслась в его руке.