Народ, или Когда-то мы были дельфинами.

— Эй ты, кисломордый старый горшок, где моя жрачка? — произнесла птица, резво прыгая вверх-вниз. — Жрать давай, старый ханжа!

Вот это точно было похоже на речь брючников.

Солнце клонилось к закату, но пока стояло на ладонь выше моря. Очень много всего случилось за короткий срок, который мог показаться вечностью тому, кто пережил его.

Мау посмотрел на спящую девочку. Одного «не бывает» недостаточно. Локахе доверять нельзя. Теперь Мау нужно думать ещё и про «да не будет». Смерть не будет тут править.

Он нашёл копьё и простоял на посту до утра.

Глава 4

Сделки, заветы и обещания

Эрминтруда слыхала, что когда человек тонет, вся жизнь проходит у него перед глазами.

На самом деле это происходит, если не утонуть окончательно. Жизнь словно начинается сначала и проносится вихрем перед глазами: от первого до последнего сознательного мгновения. По большей части картины расплывчаты, но в каждой жизни есть важные моменты, а они тем красочнее, чем дольше их вспоминают.

В её жизни один такой момент был связан с картой. В каждой жизни должна быть карта.

Карта. О да, карта. Эрминтруда нашла её однажды сырым зимним днём в большом атласе в библиотеке. Через неделю она уже могла бы нарисовать эту карту по памяти.

Карта называлась «Великий Южный Пелагический океан».

Синее море занимало полмира. Оно было прошито рядами мелких стежков, крохотных точек, которые папа назвал цепями островов. Островов были сотни, тысячи. Он сказал, что на многих из них поместится только пальма. Он сказал, что по закону на каждом островке должна быть по меньшей мере одна кокосовая пальма, чтобы потерпевшие кораблекрушение могли хотя бы укрыться от солнца.[7] И нарисовал картинку: Эрминтруда в белом платье и с зонтиком от солнца сидит в тени кокосовой пальмы. Но тут же быстро добавил на карандашной линии горизонта корабль, идущий на помощь.

Гораздо позже Эрминтруда научилась читать имена архипелагов: острова Государственного Выходного Дня, острова Дня Всех Святых, острова Шестого Воскресенья После Пасхи, острова Четвёртого Воскресенья Великого Поста, острова Сочельника… Такое ощущение, что Великий Южный Пелагический океан открывали не с компасом и секстаном, а с календарём.

Папа сказал: если знать, где искать, можно найти остров Дня Рождения Миссис Этель Дж. Банди, — и вручил Эрминтруде большую лупу. Эрминтруда провела не одно воскресенье, множество длинных послеполуденных часов, лёжа на животе, тщательно исследуя цепочки крохотных точек одну за другой. В конце концов она заключила, что остров Дня Рождения Миссис Этель Дж. Банди относится к разряду «папиных шуток» — не очень смешных, но умилительных своей нелепостью. Зато благодаря папе Эрминтруда выучила наизусть все островные цепочки Великого Южного Пелагического океана.

У неё тут же появилась мечта — пожить на острове, затерянном в море, и таком маленьком, что непонятно даже, то ли это остров, то ли муха посидела на карте.

Но это ещё не всё. На задней обложке атласа была карта звёздного неба. На следующий день рождения Эрминтруда попросила телескоп. Мама тогда была ещё жива и предложила подарить ей пони, но папа рассмеялся и купил замечательный телескоп. Папа сказал: «Конечно, она должна смотреть на звёзды! Если девочка не может найти на небе созвездие Ориона, она просто невнимательна!» А когда Эрминтруда начала задавать папе сложные вопросы, он стал водить её на лекции Королевского общества. Оказалось, что девятилетняя девочка со светлыми кудряшками, знающая, что такое прецессия равноденствий, может задавать знаменитым учёным с огромными бородищами какие угодно вопросы. Кому нужен пони, если можно заполучить целую Вселенную? Вселенная гораздо интереснее, и к тому же за ней не нужно еженедельно выгребать навоз.

— Ну что ж, мы неплохо провели время, — сказал как-то папа, когда они возвращались с очередного собрания.

— Да, папа. Я думаю, что доктор Агассис привёл очень убедительные доводы в пользу теории ледникового периода. И ещё мне нужен телескоп побольше, а то я не увижу Большое Красное Пятно у Юпитера.

— Ну посмотрим, — ответил папа, безуспешно пытаясь принять тон дипломатичного родителя. — Но, пожалуйста, не говори бабушке, что ты пожимала руку мистеру Дарвину. Она думает, что он сам дьявол.

— Ух ты! А он… правда?..

Девочку страшно заинтересовала эта новость.

— Честно сказать, — ответил отец, — я считаю, что он величайший из всех учёных, которые когда-либо жили на свете.

— Больше Ньютона? Нет, папа, я не согласна. Многие его идеи высказали до него другие люди, в том числе его собственный дедушка!

— Ага! Ты опять рылась в моей библиотеке! Ну что ж, но ведь и Ньютон говорил, что стоял на плечах великанов.

— Да, но… я думаю, он это сказал только из скромности!

И они спорили всю дорогу домой.

Это была игра. Папа очень любил, когда Эрминтруда собирала нужные факты и прижимала его к стенке каким-нибудь железным аргументом. Папа верил в рациональное мышление и научные методы исследований и потому ни разу не смог выиграть в споре с собственной матерью, которая твёрдо верила, что все должны её беспрекословно слушаться, — верила с незыблемостью, о которую разбивались все попытки возражать.

По правде сказать, в самом посещении лекций уже было что-то запретное. Бабушка возражала против лекций, утверждая, что «от них девочка лишится покоя, и у неё начнут появляться идеи». Она была права. Правда, идей у Эрминтруды уже и без того было много, но ведь ещё парочка никогда не помешает…

Тут картинки жизни замелькали ещё быстрее, чтобы проскочить тёмные годы. Эрминтруда вспоминала эти годы только при звуках младенческого плача, да ещё видела в ночных кошмарах. Поток жизни перескочил вперёд, на тот день, когда Эрминтруда впервые узнала, что своими глазами увидит острова под новыми звёздами…

Мама к тому времени уже умерла, а это означало, что жизнью в их особняке стала полностью заправлять бабушка. И у отца, тихого, работящего человека, недоставало силы духа, чтобы ей противостоять. Замечательный телескоп заперли в чулан, потому что «хорошо воспитанной юной девушке не пристало глядеть на луны Юпитера, ведь его домашний уклад разительно отличался от домашнего уклада нашего дорогого короля!». Папа очень терпеливо объяснил, что между римским богом Юпитером и Юпитером — самой большой планетой Солнечной системы — разница по меньшей мере в тридцать шесть миллионов миль. Но это не помогло. Бабушка даже слушать не стала. Она никого не слушала. Выходов было два: либо смириться с этим, либо треснуть её по голове боевым топором. А на это папа был неспособен, даже несмотря на то что один его предок когда-то сделал нечто совершенно ужасное с герцогом Норфолкским раскалённой докрасна кочергой.

Визиты в Королевское общество были запрещены, так как учёные оказались всего лишь людьми, которые задают глупые вопросы. И конец делу. Папа пришёл извиняться перед Эрминтрудой, и это было ужасно.

Но Вселенную можно исследовать разными способами…

Тихая девочка, живущая в большом доме, может, если очень постарается, оказаться невидимкой, находясь прямо на глазах у людей. Просто удивительно, чего только не подслушаешь, когда, как хорошая девочка, помогаешь кухарке вырезать фигуры из раскатанного теста. В кухню вечно заглядывали на чашку чаю то мальчишки-рассыльные, то работники из их деревенского имения, да и кухаркины подружки забегали поболтать. Главное было — заплетать косички с ленточками да беспечно ходить вприпрыжку. Такая маскировка действовала безотказно.

Только не на бабушку, к сожалению. Едва взяв бразды правления в свои руки, бабушка запретила визиты на нижний этаж.

— Детей должно быть видно, но не должно быть видно, что они слушают! — сказала она. — А ну прочь! Быстро!

И конец делу. Эрми… Дафна проводила большую часть времени у себя в комнате, за вышиванием. Шитьё — при условии, что результат шитья не будет иметь практического применения, — принадлежало к разряду немногих занятий, дозволенных девочке, которая «в один прекрасный день собирается стать настоящей леди». Во всяком случае, так утверждала бабушка.