Народ, или Когда-то мы были дельфинами.

— Стемнеет ещё не скоро, — заметил мальчик.

— Вселенной это безразлично, — ответил старик и отступил от телескопа. — Давайте — кто первый? Смотрите.

— Но небо ещё голубое! — воскликнула девочка.

— Ну раз ты такая умная, то не смотри, — бодро парировал он. — Слабо тебе посмотреть?

Она посмотрела и ахнула.

— Среди бела дня!

Она отошла. Мальчик в свою очередь заглянул в телескоп, отскочил и уставился в ясное голубое небо.

— Да, меня в первый раз тоже как громом поразило, — радостно сказал старик. — Юпитер, прямо среди бела дня. Вы видели штормовые пояса и трёх сыновей Юпитера — мы, разумеется, зовём их лунами. Каллисто сейчас с другой стороны планеты. Правда, выбивает из колеи? Момент неуверенности? Мир перевернулся вверх тормашками?

— Да, я даже слегка испугался, — сказал мальчик.

— О да. Зато теперь ты знаешь, что Вселенная не планетарий. Она работает не только во время сеансов!

Старик сжал морщинистые руки в кулаки и произнёс:

— Живите ради таких моментов! Они и делают человека живым! Нет лучшего лекарства, чем узнать, что ты ошибался! Юноша, что твоя мать вложила тебе в руку, когда ты родился?

— Э… деревянный телескоп, сэр. Чтобы я старался видеть дальше, — ответил мальчик.

Он был слегка выбит из колеи; у старика по лицу катились слёзы, хоть он и улыбался.

— Хорошо, хорошо. А тебе, девушка?

— Синего краба-отшельника, сэр. Чтобы я не позволяла себе закрыться в раковине.

— Такой тотем ко многому обязывает. Ты должна всю жизнь задавать вопросы.

— Я знаю, сэр. Почему вы плачете, сэр?

Старик открыл рот, но ответил не сразу.

— Ага, хороший вопрос! Я обязан ответить, верно? — Он выпрямился. — Потому что вам понравился мой голубой Юпитер. Потому что мы продолжаем идти вперёд. Потому что мы прошли уже очень долгий путь, и впереди у нас путь не менее долгий. Потому что на свете существуют звёзды и синие крабы-отшельники. Потому что вы здесь, вы сильны и умны. Радость этой минуты. Всё такое. Простите, мне нужно присесть.

Он подошёл к древнему плетёному креслу, опустился в него, но тут же вскочил.

— Ай-ай-ай, Хелен, — с упрёком сказал он, — ты же знаешь, что тебе сюда нельзя. Если я буду садиться на представителей охраняемого вида, у меня могут быть неприятности!

Он снял с кресла крупного осьминога-древолаза, опустил его на пол и похлопал себя по карманам.

— Кажется, у меня тут припасена сушёная креветка для хорошей девочки… А, вот она.

Он поднял креветку в воздух и сказал:

— Досчитай до… пяти.

Серое морщинистое щупальце подобрало обточенный морем камушек, лежавший у кресла, и пять раз стукнуло им по доскам пола. На старика уставилась пара очень больших, одухотворённых глаз.

— Умница! Знаете, она умеет считать до пятнадцати, — гордо сказал старик, быстро садясь в освободившееся кресло. — Правда, в последнее время Хелен вела себя не очень хорошо. Месяц назад она схватила за ногу этого очаровательного человека, профессора Докинза… нам пришлось подманивать её ведром крабов, чтобы она его отпустила. Приятно заметить, что профессор совсем не обиделся. А когда сюда приезжал Чарльз Дарвин, он часами просиживал в нижнем лесу, как и можно было ожидать, и первым заметил, что осьминоги используют примитивные орудия. Они его заворожили.

Он откинулся на спинку кресла, под которым свернулась Хелен, преисполненная надежд: где одна сушёная креветка, там могут быть и другие — возможно, целых пятнадцать!

— Сэр, вы верите в Имо? — спросил мальчик.

— А, всегдашний вопрос. Наконец-то мы до него дошли. Вы же знаете, что говорил Мау: Имо дал нам столько ума, чтобы мы смогли прийти к выводу, что его не существует.

— Да, сэр, все так говорят, но это не помогает.

Старик поглядел в морскую даль. На этой широте сумерки почти отсутствуют, так что в небе уже показались первые звёзды.

Он прокашлялся.

— Ты знаешь… Пилу — самый первый — приходится мне прапрапрапрадедушкой по прямой линии, от отца к сыну. Он первым научился читать и писать, но, я полагаю, это вам известно. Члены Королевского общества, молодцы, прислали на первом же корабле учителя. У Мау детей не было, хотя… смотря как определять отношения родителя и ребёнка. Вот одно из его высказываний: «Я проклинал Имо, потому что птицам и зверям он дал способность чувствовать приближение волны, а нам, таким умным созданиям, нет. Но потом я понял, что он и нам дал такую способность. Он сделал нас умными. А дальше уже от нас зависит, как мы используем этот ум!» Я вспоминаю эти слова каждый раз, когда пищит сейсмограф. Но я не ответил на ваш вопрос, правда?

Кресло скрипнуло.

— Все, кого я знаю, верят, что Имо неотъемлемо, чудесным образом присутствует во всём — ив том, как Вселенная раскрывается навстречу нашим вопросам. Вечером хорошего дня, вот как сегодня, когда на воде лагуны лежит сверкающая тропа, я верю.

— В Имо? — спросила девочка.

Старик улыбнулся.

— Может быть. Просто верю. Вообще во всё. Так тоже можно. Религия — не точная наука. Иногда, конечно, наука — тоже не точная наука.

Старик потёр руки.

— Кто из вас двоих старше?

— Я, — ответила девочка.

— Подумаешь, на шесть минут! — сказал мальчик.

— Я знаю, сегодня ты впервые стоишь на часах, охраняя Народ. Копьё есть? Хорошо. Знаешь, где стоял Мау? Хорошо. Иногда по этому поводу возникают разногласия. Я буду время от времени на тебя поглядывать, и если я что-нибудь понимаю в этой жизни, твой отец будет тоже за тобой присматривать откуда-нибудь. Так обычно бывает, когда дочери стоят на посту. Отцы — это такое дело… Притворись, что ты его не видишь.

— Э… — Девочка хотела что-то сказать, но смущённо запнулась.

— Да? — подбодрил он.

— Правда, что среди ночи приходит призрак Мау и встаёт на часах рядом с тобой? — спросила она очень быстро, словно стеснялась такого вопроса и хотела поскорее с ним разделаться.

Старик улыбнулся и похлопал её по плечу.

— Расскажешь мне утром, — сказал он.

Он смотрел вслед молодым людям. Девочка заняла своё место на пляже с таким чудовищно напряжённым сознанием собственной важности на лице, словно страдала запором. (Старик часто видел такие лица у молодых людей, приходивших нести стражу на берегу.) С вершины горы раздался рокот — это купола обсерваторий открывались на ночь.

«Величайшие учёные мира преподавали на этом острове, поколение за поколением, — подумал старик, готовя себе чай, — а наши дети до сих пор спрашивают, бывают ли на свете привидения. Какое мастерское произведение — человек…»[14]

Помешивая чай, он вышел на веранду. По небу протянулась сверкающая тропа. В лагуне, освещённый последним лучом солнца, резвился дельфин — подпрыгивал в воздух, радуясь жизни, и брызги воды образовали вторую сверкающую тропу.

Старик улыбнулся. Он верил.

Примечания автора