Сыновья и любовники

И он к ней вернулся. И душа его была удовлетворена этим самопожертвованием, ведь он остался верен матери. Мать любит его больше всех, и больше всех любит ее он. И однако, ему этого недостаточно. Его новая, молодая жизнь, такая сильная, властная, требует чего-то еще. И он не находит себе места. Мать, видя это, всем сердцем желала бы, чтобы Мириам способна была взять на себя эту его новую жизнь, а корни оставила ей. Пол боролся с матерью чуть ли не так же, как с Мириам.

Прошла неделя, прежде чем он опять пошел на Ивовую ферму. Мириам жестоко страдала, и страшно ей было вновь с ним увидеться. Неужто ей суждено терпеть этот позор — быть им покинутой? Нет, это у него не всерьез, это временное. Он вернется. У нее ключи от его души. Но пока до чего же измучит он ее упорным противоборством. Не хочет она этого.

Так или иначе, в воскресенье после Пасхи он пришел к чаю. Миссис Ливерс ему обрадовалась. Она чувствовала, что-то его беспокоит, что-то тяготит. Казалось, он ищет у нее успокоения. И она привечала его. Была так добра, что даже держалась с ним уважительно.

Он застал ее в палисаднике среди младших детей.

— Я рада, что ты пришел, — сказала миссис Ливерс, обратив к нему большие милые карие глаза. — День такой солнечный. Я как раз собиралась сходить на луг, впервые в этом году.

Он чувствовал, она будет рада, если он пойдет с ней. Это его успокоило. Они пошли, ведя немудреный разговор, и Пол был кроткий, смиренный. Он готов был заплакать от благодарности, что она так уважительна с ним. Ведь он все время чувствовал себя униженным.

Внизу живой изгороди они увидели гнездо дрозда.

— Яичко показать? — спросил Пол.

— Покажи! — ответила миссис Ливерс. — Это ведь такой верный знак весны и столько в нем надежды.

Он раздвинул колючие ветки, достал яички, протянул их на ладони.

— Они еще совсем горячие… наверно, мы ее спугнули, она сидела на них, — сказал он.

— Ох, бедняжка! — сказала миссис Ливерс.

Мириам не удержалась, коснулась яичек, а заодно и его руки, в которой, казалось ей, им так хорошо, будто в колыбели.

— Правда, какое-то странное тепло! — негромко сказала она, ей хотелось снова стать ближе к Полу.

— Жар крови, — пояснил Пол.

Она смотрела, как он кладет их на место, — прижался к живой изгороди, рука медленно протягивается меж шипами, ладонь осторожно прикрывает яички. Он весь был этим поглощен. Она любила его таким; казалось, он так простодушен и хорошо ему с самим собой. И невозможно к нему пробиться.

После чая она в нерешительности стояла у книжной полки. Пол взял «Tartaren de Tarascon»[16]. Опять они сели на кучу сена у основания скирды. Пол прочел страничку-другую, но безо всякого интереса. Опять прибежал пес, чтоб поиграть, как в прошлый раз. Носом толкнул Пола в грудь. Тот потеребил ему ухо. И тотчас отпихнул.

— Пошел вон, Билл, — сказал он. — Не нужен ты мне.

Билл поплелся прочь, а Мириам со страхом подумала, что же будет дальше. Пол молчал, и это пугало ее. Она страшилась не вспышки гнева, но спокойной решимости.

Он чуть отвернулся, чтобы она не видела его лица, заговорил медленно, с болью.

— Как ты думаешь… если бы я стал приходить пореже… ты бы смогла кого-нибудь полюбить… другого мужчину?

Значит, вот что все еще сидит в нем.

— Но я не знаю никаких других мужчин. Почему ты спрашиваешь? — тихо ответила она, и в этом тихом голосе он должен бы расслышать упрек.

— Потому что говорят, я не имею права так ходить, раз мы не собираемся пожениться, — выпалил он.

Мириам возмутилась — как смеет кто-то подталкивать их к решению. Она всерьез обозлилась однажды на отца, когда тот со смехом сказал Полу, что он-то знает, почему Пол ходит к ним так часто.

— Кто говорит? — спросила она, подумав, не вмешался ли тут кто-нибудь из ее родных. Оказалось, это не они.

— Мама… и другие. Они говорят, так всякий будет считать, что мы обручены, и сам я тоже должен так считать, иначе несправедливо по отношению к тебе. Я пытался разобраться — по-моему, я люблю тебя не так, как мужчине положено любить жену. А по-твоему?

Мириам помрачнела, понурилась. Ну почему ей навязывают эту борьбу, сердито думала она. Оставили бы их в покое.

— Не знаю, — пробормотала она.

— По-твоему, мы любим друг друга настолько, что могли бы пожениться? — без обиняков спросил он. Девушку бросило в дрожь.

— Нет, — честно ответила она. — Я так не думаю… мы слишком молоды.

— Мне казалось, ты, при твоей чрезмерности чувств, пожалуй, могла бы дать мне больше… мне ведь тут с тобой не сравниться. И даже теперь… если, по-твоему, так будет лучше… давай обручимся.

Теперь Мириам готова была заплакать. Но и рассердилась. Вечно он точно дитя малое, и пускай им вертят кому как вздумается.

— Нет, я так не думаю, — твердо сказала она.

Он поразмышлял с минуту.

— Понимаешь, — сказал он, — что до меня… мне кажется, ни один человек никогда не сможет полностью мною завладеть… стать для меня всем на свете… по-моему, это невозможно.

Вот это ей прежде не приходило в голову.

— Да, пожалуй, — промолвила она.

Потом, помолчав, взглянула на него, и темные глаза ее вспыхнули.

— Это все твоя мать, — сказала она. — Я знаю, она меня давно невзлюбила.

— Нет-нет, — поспешно сказал Пол. — На этот раз она, когда говорила, она думала о твоем благе. Она только сказала, если я хочу это продолжать, я должен считать, что мы обручены. — Короткое молчание. — И если я попрошу тебя как-нибудь к нам прийти, ты ведь не откажешься, правда?

Мириам не ответила. Теперь она совсем рассердилась.

— Так как нам быть? — резко спросила она. — Уроки французского мне, видно, надо бросить. У меня как раз пошло дело. Но, наверно, я смогу заниматься и сама.

— Не понимаю, с какой стати нам бросать, — возразил Пол. — Уж конечно, я могу давать тебе уроки.

— Да… и еще воскресные вечера. В церковь я ходить не перестану, для меня это радость, и только там я вижусь с людьми. Но ты вовсе не должен провожать меня домой. Я могу возвращаться одна.

— Ну хорошо, — растерянно отвечал он. — А если я попрошу Эдгара, пускай он ходит с нами, тогда никто ничего не сможет сказать.

Оба умолкли. Что ж, в конце концов, она не так уж многого лишится. Что бы там у него дома ни наговорили, а особой разницы не будет. Только лучше не вмешивались бы они не в свое дело.

— И ты не будешь об этом думать и не станешь из-за этого огорчаться, ладно? — опять заговорил Пол.

— Нет, нет, — не глядя на него, ответила Мириам.

Он замолчал. Нет в нем твердости, думала Мириам. Нет уменья добиваться ясной цели, нет ощущения своей правоты — якоря, который держал бы его.

— Потому что мужчина садится на велосипед… и едет на работу… — продолжал он, — и у него много всяких занятий. А женщина остается со своими мыслями.

— Нет, не стану я беспокоиться, — сказала Мириам. И так она и думала.

Посвежело. Они вернулись в дом.

— Какой Пол бледный! — воскликнула миссис Диверс. — Мириам, напрасно ты ему позволила сидеть на улице. Ты не простыл. Пол?

— Да нет! — засмеялся он.

Но он чувствовал, что выдохся. Внутренний разлад его измучил. Сейчас Мириам его жалела. Но совсем рано, еще и девяти не было, он поднялся уходить.

— Неужели ты уже собрался домой? — встревожилась миссис Ливерс.

— Домой, — ответил он. — Я обещал вернуться пораньше. — Ему стало неловко.

— Но ведь и впрямь рано, — сказала миссис Ливерс.

Мириам сидела в качалке и молчала. Пол помедлил, ожидая, что она встанет и, как обычно, пойдет с ниц в конюшню за велосипедом. Но она не двинулась с места. Пол растерялся.

— Ну… спокойной ночи всем! — запинаясь, произнес он.

Она вместе с остальными пожелала ему спокойной ночи. Но проходя мимо окна, он заглянул в дом. И Мириам увидела его — бледный, брови сдвинуты, как бывало теперь постоянно, глаза потемнели от боли.