В поисках единорога

С южной стороны в озеро впадала небольшая река. А поскольку по берегу реки идти через леса гораздо удобнее, мы пренебрегли тем обстоятельством, что реки обычно спускаются с гор, и, покинув наконец стоянку, стали подниматься вверх по течению. Это и впрямь оказалось не так утомительно, как прежние переходы — у воды чаще попадалась дичь, а также трухлявые, высохшие деревья, отлично годившиеся для костра, и ровные открытые площадки, где можно было этот костер развести и приготовить еду. Вдоль реки мы шли двадцать четыре дня, по истечении коих обнаружили еще одно озеро, поменьше того, что оставили позади. За малый размер мы прозвали его озером Младенца Христа. Река в него не впадала — от нее отходили три ручейка, снабжавшие озерцо водой, — а далее она меняла направление и резко сворачивала на север, поэтому мы решили с ней расстаться и снова углубиться в чащу, положившись на милость Господа, Девы Марии и всех святых.

Спустя две недели, столь же истощенные и отчаявшиеся, как в прошлый раз, мы уперлись в высоченные и совершенно лишенные растительности горы. Пришлось держать совет, дабы определиться, следует ли идти напрямик через горы, отыскивая перевалы, или же обойти их с запада, где ландшафт кажется более плоским. Тут нас посетила вот какая мысль: если, вскарабкавшись наверх, мы обнаружим, что там дальше еще горы, то уж точно погибнем безвозвратно. На сей счет пытались наблюдать знамения, но птицы летали как-то непонятно. В итоге условились идти на запад, пока Господь не сподобится указать проход, по которому можно будет свернуть опять на юг.

Оставляя высокие горы все время по левую руку, мы продолжили путь через леса, которые становились между тем несколько реже, позволяя дышать свободнее и в том находить утешение. Однажды мы проходили такое место, где птицы свили гнезда на деревьях и между камней, а в гнездах тех лежало великое множество яиц. Мы набрали их сколько смогли, приготовили и наелись досыта. Для этого негры смастерили глиняные плошки, а мы в них расплавили оставшееся сало и нажарили яичницы, приправив их некими солоноватыми побегами, что росли по краям лужиц. Получилась великолепная трапеза, особенно для людей, долгие годы не видевших хлеба, чьи желудки свыклись с чужеземными яствами и прочей немыслимой гадостью — чего только не употребляли мы в пищу, дабы не преставиться с голоду, с тех пор как ступили на африканский берег.

Таким образом мы немного подкрепили силы и двинулись дальше в обход гор. За те месяцы, что мы провели в пути, не подвернулось никакого повода для слез, кроме разве что одного несчастного случая, когда ядовитая змея укусила Антона Каррансу, уроженца Бургоса. Он был человеком весьма дурных наклонностей, злоязыким, грубым и склочным, так что, сказать по правде, его смерть никого особенно не огорчила — ведь, невзирая на то что всех нас так сблизили общие труды и лишения, он ни с кем не дружил. А в котомке у него обнаружился мешочек соли, о котором никто даже и не подозревал. Означенный Антон Карранса нашел свой последний приют под кучей листьев и гнилых веток, товарищи помолились за упокой его души, затем я велел кому-то из негров вырезать на стоявшем поблизости дереве небольшой крестик моим ножом, и мы продолжили путешествие.

Глава пятнадцатая

Спустя два месяца после того, как мы вышли к озеру Младенца Христа, на пути нашем встретилась река, которая текла с запада и поворачивала на юг. Назвали мы ее рекой Надежды и направились вниз по течению с великой радостью, так как местность становилась все приветливее, почти каждый день нам удавалось раздобыть дичи на ужин, да и фруктовые деревья вновь появились вокруг. Все это придавало нам бодрости и облегчало дорогу.

Еще месяц мы шли вдоль этой реки, пока она не вывела нас на огромную равнину, какой мы до сих пор не видали: глаз человеческий не мог ее охватить, она нигде не заканчивалась, и ни с одной стороны не было гор, кроме тех, что мы оставили позади. Воздух был столь свеж и чист — ни клочка тумана! — что равнина свободно просматривалась на расстояние нескольких дней пути. Через два-три дня на зеленом лугу мы столкнулись с дивным зверем — такого и нарочно нипочем не придумаешь. Формой и строением тела он весьма напоминает оленя, имеет четыре ноги, пятнистый окрас и маленькую заостренную мордочку. Однако ноги у него раза в три длиннее оленьих, а шея длиной с двух мужчин, поставленных друг на друга. Благодаря этой своей шее он способен поедать свежие побеги и плоды с верхушек деревьев. Зверь этот трусоват, пугается малейшего шума и тут же бросается наутек на своих длиннющих ногах, а шея при том раскачивается взад-вперед, как бы создавая равновесие, чтобы он не запнулся и не сбился с шага. Эти длинношеие олени похожи на наших обыкновенных и тем, что не ходят поодиночке, но держатся стадами по пятнадцать-двадцать особей. Рога у них до смешного маленькие, короче ушей, не ветвятся, на концах совсем тупые и закручены на манер улитки. Такими рожками невозможно ни атаковать, ни защищаться. А когда мы одного из этих странных оленей догнали и застрелили, то отведали самого лучшего, самого нежного и изысканного мяса за все наше пребывание в Африке. Только шеи хватило на всех — а нас осталось тридцать человек, если считать и белых и негров.

Выйдя из травяных зарослей на ровное место, далее шли на юг без каких-либо препятствий, крюк пришлось делать всего два-три раза, когда искали брод, чтобы перейти попадавшиеся на пути речушки. Брод всякий раз оказывался хорош, по всем признакам, здесь неоднократно проходили стада антилоп, а вот туземцев не обнаруживалось и следа, за исключением нескольких старых кострищ, выложенных по кругу камнем, но уже не содержащих ни углей, ни даже пепла. Между тем наступило Рождество Господа нашего Иисуса Христа. Праздник встретили на берегу небольшой речки, где остановились на продолжительный отдых, — охотники без труда добывали пропитание, и животы росли как на дрожжах. Когда стало ясно, что мы тут задержимся, негры построили хижины и сделали из глины горшки для стряпни. Негритянки же (с нами шли всего две) собирали какие-то зерна, напоминающие ячмень, растирали их между двумя камнями, и таким образом у нас снова появилось хоть немного муки, чтобы печь лепешки, пусть и убогие, и тоненькие, и горьковатые на вкус. Обе женщины отличались редкостной безотказностью и, хотя у них были мужья, великодушно отдавались любому, кто пожелает. А желали все, кроме Андреса де Премио (он до сей поры вздыхал по ночам, вспоминая свою несчастную Инесилью), равнодушного к слабому полу фрая Жорди и меня. После стольких превратностей судьбы я уже почти не думал о Геле, разве что время от времени, зато снова предавался мечтам о том, как однажды вернусь к госпоже моей донье Хосефине и мы счастливо и мирно встретим старость, раз уж юность провести вместе не довелось. У меня завелась привычка каждый вечер уходить на луг, падать в густую траву, точно на пуховую перину, и смотреть, как загораются звезды, как восходит луна, которая в Африке больше чем где бы то ни было, как стаи птиц пересекают бескрайнее небо. Так лежал я и грезил о своей будущей жизни с доньей Хосефиной: вот осыплет меня милостями король за великие наши свершения, прикажет господину моему коннетаблю подарить мне хороший каменный дом с патио, фонтаном и садом. А я посажу три виноградные лозы у ворот и гостеприимные кипарисы в ряд, и персики у нас будут, и разные тенистые деревья, смоковниц много и винограда, чтобы делать собственное вино, и доброе поле пшеницы, и голубятня из трех отделений — как выйду с охотничьей сворой поутру, а голуби уже воркуют, чистя перышки. Другой раз представлял, будто иду с моим господином коннетаблем и его дружиной на осаду крепости Аренас, чтобы выбить оттуда мавров и завладеть замком, на который давно облизывался дон Ирансо. Вот возьмем крепость, и он сделает меня ее алькайдом, а потом придут мавры из Гранады отбирать ее обратно, но я буду мужественно держать оборону и нипочем не сдамся, даже раненный, когда арбалетная стрела пробьет мне руку насквозь. Если же дело обернется совсем худо, воображал я, на подмогу мне поспешит сам король, и мавры побегут со всех ног. Король подойдет ко мне, обнимет и повесит мне на шею драгоценную золотую цепь. А завистники из его свиты, надеявшиеся, что я не удержу крепость, лопнут со злости, видя, как ценят сильные мира сего мои славные подвиги. Еще я видел себя утопающим в почестях и богатстве, видел свои запасы яств и вин — неисчерпаемыми, свои дни — проходящими в обедах, ужинах и увеселениях, когда я смогу есть и пить сверх всякой меры, и стол мой в изобилии будет уставлен каплунами, куропатками, курами, цыплятами, козлятами, гусятиной, бараниной и говядиной, белым, розовым и красным вином… Говорил ведь Иов, что короток век человеческий, вот я и окончу его в свое удовольствие, подле доньи Хосефины, привольно, безбедно и беззаботно.