Владимир, или Прерванный полет

Я твержу, что все это очень сложно, но ты упорствуешь: надо соглашаться, у нас будет время видеться и главное — ты сможешь уговорить меня выйти за тебя замуж. Тон почти шутливый, но я чувствую столько нежности в этих словах, что твоё воодушевление передаётся и мне, и мы представляем, как все будет: я привезу своих ещё маленьких детей и маму, которая пятьдесят лет не была в России, мы станем друзьями, будем часто видеться, и ты будешь петь мне свои новые песни.

Нам обоим нет тридцати, я разведена, ты — разводишься, впереди — целая жизнь. Я осторожно замечаю: все это хорошо, но я-то в тебя не влюблена! «Неважно, — говоришь ты, — я сумею тебе понравиться, вот увидишь». Это весёлое и лёгкое общение продлилось несколько дней, и вот фестиваль заканчивается, я уезжаю из Москвы, подписав контракт, и приеду на съёмки в начале шестьдесят восьмого.

Проходит время. Сначала я получаю нежное письмо из Москвы. Потом, как раз, когда я размышляю над тем, что со мной происходит и почему мне так тоскливо, телефонный звонок обрывает мои невесёлые раздумья. Это ты. Я слышу тёплый тембр твоего голоса и русский язык, напоминающий мне об отце, которого я обожала, — и от всего этого у меня ком в горле. После разговора я кладу трубку и реву. «Ты влюблена, моя девочка», — говорит мама. Я стараюсь найти другое объяснение — много работы, устала, но в глубине души понимаю, что она права: я жду не дождусь встречи с тобой.

В мае шестьдесят восьмого мы создаём кооператив актёров и технического персонала и снимаем вместе с Бернаром Полем фильм «Время жить». Нас захватывает борьба, мы увлечены мощным политическим движением. Мне вспоминается начало пятидесятых, когда я работала в Италии с режиссёрами-коммунистами — Висконти, Пепе де Сантисом, Уго Пирро, Тонино Гуэрра, Карло Лицани… Мы участвовали в антифашистских демонстрациях, и иногда дело доходило до драк на улицах. Этот пройденный вместе с ними путь сблизил меня тогда с Итальянской коммунистической партией.

А теперь, в эти безумные, смутные майские дни, в Париже, я думаю о России, о предстоящих съёмках в Москве, о будущей жизни — может быть, рядом с тобой — и принимаю решение.

Как раз перед отъездом из Парижа, в июне шестьдесят восьмого, я вступаю в ФКП.

Сама того не подозревая, я совершаю, таким образом, поступок, который во многом определит весь ход твоей жизни. И впоследствии, когда я буду хлопотать о выдаче тебе для поездки заграничного паспорта, это кратковременное и символическое членство в партии придаст моим просьбам вес, о котором я пока и не догадываюсь.

Я приеду в Москву, но увидимся мы не сразу. Мне сказали, что ты снимаешься далеко в Сибири и вернёшься только через два месяца.

Я начинаю работать, жизнь устраивается. Я живу в гостинице «Советская», бывшем «Яре», где пировал ещё мой дед.

У меня роскошный номер с мраморными колоннами, роялем и живыми цветами — каждый день свежими. Мама согласилась поехать со мной. Все её волнует и удивляет в России.

Ленинград, по её мнению, совсем не изменился, и она продолжает называть его Петербургом. Прогулки по Москве уводят нас в прошлое. А настоящее — это художники, поэты, писатели, актёры, которые каждый день собираются у меня, как в модном салоне.

В один из таких вечеров ты появляешься на пороге и воцаряется полная тишина. Ты подходишь к моей маме, представляешься и вдруг, на глазах у всех, сжимаешь меня в объятиях. Я тоже не могу скрыть волнения. Мама шепчет мне: «Какой милый молодой человек, и у него красивое имя». Когда мы остаёмся одни, ты говоришь, что не жил все это время, что эти месяцы показались тебе бесконечно долгими…

Мы едем за моими мальчиками за город, в пионерский лагерь, где отдыхают дети работников «Мосфильма». Я решила окунуть их в абсолютно советскую среду, к тому же лагеря для детей иностранцев — далеко от Москвы, на берегу Чёрного моря. А главное — я хочу, чтобы сыновья научились говорить по-русски. И действительно, через неделю их уже все понимают.

Я работаю целыми днями, беру детей по воскресеньям и, естественно, замечаю, что они уже неплохо владеют словарём, богатым всякого рода ругательствами. Сегодня они буквально на взводе. Они услышали и выучили песенку, в которой говорится обо мне. Я быстро понимаю по твоим смеющимся глазам, что сочинил её ты, когда мы ещё не были знакомы:

Сегодня в нашей комплексной бригаде

Прошёл слушок о бале-маскараде.

Раздали маски кроликов,

Слонов и алкоголиков,

Назначили все это в зоосаде.

— Зачем идти при полном при параде?

Скажи мне, моя радость, Христа ради!

Она мне: — Одевайся!

Мол, я тебя стесняюся,

Не то, мол, как всегда, пойдёшь ты сзади.

Я платье, говорит, взяла у Нади,

Я буду нынче, как Марина Влади!

И проведу, хоть тресну я.

Часы свои воскресные.

Хоть с пьяной твоей мордой — но в наряде.

Зачем же я себя утюжил, гладил?

Меня поймали тут же в зоосаде.

Ведь массовик наш Колька

Дал мне маску алкоголика,

И на троих зазвали меня дяди.

Я снова очутился в зоосаде.

Глядь — две жены,

Ну — две Марины Влади,

Одетые животными,

С двумя же бегемотами.

Я тоже озверел и встал в засаде…

Наутро дали премию в бригаде,

Сказав мне, что на бале-маскараде

Я будто бы не только

Сыграл им алкоголика,

А был у бегемотов я в ограде.

Нас сильно рассмешила эта песенка в исполнении моих сыновей. Ты объясняешь мне, что однажды посмотрел, как и все, фильм «Колдунья» и что, когда в 1965-м я приехала на фестиваль в Москву, ты тщетно пытался встретиться со мной.

По нескольку раз в день ты ходил в кино смотреть хронику, чтобы увидеть меня хотя бы на экране. Короче, ты влюблён уже много лет и никогда не мог представить себе, что однажды увидишь меня живьём и так близко. Из всего этого ты делаешь неизменный вывод: «Во всяком случае, теперь-то я знаю, что ты станешь моей женой».

Мы едем на пикник к озеру. Погода хорошая, вода прохладная, дети играют и плещутся, ты напеваешь вполголоса, я тебя слушаю, мы счастливы…

Проводив нас, ты убегаешь, заручившись моим обещанием провести выходные с тобой. Я ложусь спать, но не сплю.

Мама приходит посидеть со мной. Она находит тебя необычным и трогательным. Я столько рассказывала ей о твоём таланте, что она заранее чувствует к тебе симпатию — и это уже навсегда.

В назначенный день ты приезжаешь очень рано. И мы едем в тихое, уединённое место на берегу реки. Ты привёз из Сибири песню о людях, попавших в лагерь при Сталине: один человек возвращается, отсидев срок, и просит хозяйку протопить ему баньку по-белому, чтобы убить сомнения, очистить душу. Страшная песня, где впервые ты упоминаешь моё домашнее имя — Маринка. Ещё ты мне читаешь первые строфы «Охоты на волков». Я понимаю, что ты приносишь мне в дар эти стихи, которые ещё никогда никому не пел. Я пьянею от какой-то ребячливой гордости. Сам Поэт поёт мне свои строки, и я становлюсь хранительницей его творчества, его души.

Мы возвращаемся обратно, ты идёшь играть спектакль, я отправляюсь к маме, которая должна скоро уехать в Париж.

Все лето мы видимся почти каждый день, круг друзей сужается.