Дожить до вчера. Рейд «попаданцев»

Берлин-Темпельхоф, 22 августа 1941 года. 11:40.

Аэропорт — парадные ворота тысячелетнего Рейха. Невероятных размеров здание неправильным полукругом охватывало летное поле, и на его фоне даже самые современные самолеты казались чем-то вроде засушенных стрекоз, которых озорной мальчишка положил возле обувной коробки.

Однако начальника 4-го управления совершенно не занимали красоты монументальной архитектуры. Возможно, сказалось напряжение последних дней, но буквально все в это утро вызывало раздражение:

— Панцингер, а дольше возиться вы не могли? Или я должен был разбить на этом поле походную палатку и наслаждаться видом? — желчно поприветствовал Мюллер своего подчиненного, только что выскочившего из остановившегося автомобиля. Служебный пропуск, закрепленный на лобовом стекле, давал допуск на летное поле. Из соображений секретности самолет не подрулил к аэровокзалу, и ждать, пока машина подъедет, пришлось целых пять минут.

— Бригадефюрер, прошу меня извинить, два дня назад был сильный налет англичан и многие улицы до сих пор в завалах. — Несмотря на то что Панцигер служил вместе с начальником 4-го управления как бы не два десятка лет и считался хорошим приятелем последнего, на службе и отношения у них были исключительно служебные.

Вяло махнув рукой, мол, нечего мне тут оправдываться, Мюллер сел в машину.

— В управление? — осведомился Панцингер, повернувшись к шефу.

— Нет, на пятую квартиру.

Фридрих кивнул:

— Курфюрстенштрассе, сто десять! — приказал он водителю.

«Видимо, Генрих хочет посекретничать, причем о таких делах, что даже проверенному-перепроверенному шоферу их слышать нельзя, иначе он пригласил бы меня к себе на заднее сиденье…» Служебный «бенц» был оборудован стеклянной перегородкой, как раз и предназначенной для защиты от посторонних ушей, но береженого, как говорят, Бог бережет. Именно поэтому штандартенфюрер и назвал немного скорректированный адрес — конспиративная квартира располагалась в доме сто тринадцать. Совсем неподалеку, буквально пару минут пешком, квартировало «агентство» Эйхмана. Собственно говоря, всего явок, организованных Управлением, в этом районе насчитывалось четыре.

— Да, кстати, бригадефюрер, — Панцингер вновь обернулся. — Возьмите! — В руке Мюллер увидел узкую черную ленту. Такая же стягивала левый рукав штандартенфюрера.

Шеф гестапо молча взял траурный знак и натянул его на левую руку, благо лента уже была связана кольцом.

Ехать было недалеко, километров пять, да и то, если учесть все петляния по улицам, но за всю поездку никто не проронил ни слова. И когда шли пешком до небольшого дома, в котором располагалась явка, тоже молчали. Панцингер — потому, что ни одна из последних новостей, по его мнению, не могла заинтересовать начальника, а Мюллер… Кто же может сказать?

Подъезд охраняли сразу три сотрудника в штатском.

«Глупо, очень глупо! — подумал Фридрих, заметив одного из них, со скучающим видом листавшего иллюстрированный журнал на лавочке. — Война, а здоровенный лоб в гражданском сидит и жизнью наслаждается. Надо велеть, чтоб в форму переодели. Военную или полицейскую — все равно. И руку, к примеру, забинтовать, если в вояку наряжать будут».

Пока начальник контрразведывательного отдела думал о вещах текущих, его командир оторвался уже шагов на десять, так что пришлось невольно ускорить шаг.

Прибытие высокого начальства не прошло незамеченным — дверь квартиры распахнулась, стоило им только подняться на площадку второго этажа. Впрочем, кто это сделал, Панцингер так и не рассмотрел — агент, следивший за порядком на явке, растворился в полумраке прихожей.

Мюллер, не раздеваясь, прошел в комнату.

— Фридрих! — Он резко повернулся, когда штандартенфюрер закрыл за собой дверь. — Мне обязательно нужно знать, чем сейчас занимаются люди из ближнего окружения Скрипача! И чем они, особенно ближний круг, занимались последние две недели!

— Кто именно?

— Интересуют все, но 3-е управление — в особенности.

— Понятно. Если вам будет интересно, бригадефюрер, в стане Моряка наблюдается нездоровая активность. Вчера он вместе с Австрийцем уехал в «Волчье логово».

— Инициативу проявили или по вызову? — со скучающим видом осведомился Мюллер.

— Это выяснить не удалось. Но могу отметить, что за день до этого вся шайка гостила в домике у озера. Четыре часа кряду…

— Понятно. Жду вас с первыми данными здесь через два часа. И распорядитесь, чтобы мне принесли поесть.

…Спустя буквально десять минут в дверь тихонечко постучали, и Мюллер забрал оставленный у порога комнаты сервировочный столик. Быстро проведя ревизию и взяв чашку с кофе, он сел в кресло у окна. Сделав большой глоток, поставил чашку и снял трубку телефона.

— Двенадцать двадцать восемь, — сказал он, набрав номер. — Передайте господину секретарю, что с ним хочет встретиться Пекарь.

Деревня Загатье, Кличевский район Могилевской области, БССР.

22 августа 1941 года. 11:50.

«Раз, два, три, четыре, пять… Я не зайчик, вашу мать!» Курвиметр в очередной раз скользит по расстеленной на учительском столе карте, а в голове вертится дурацкая переделка детской считалки. Привычка мысленно украшать монотонную работу стихами въелась навечно. А ведь поначалу лирика лишь при марш-бросках использовалась. Впрочем, думать не мешает, и ладно. Острый карандаш сделал еще пару пометок на листе папиросной бумаги (не хватало еще на карте следы оставлять!). Вон и Антон таким же способом про Гиммлера вспомнил. И удачно, надо сказать, вспомнил-то! Если без ложной скромности — «исполнили» объект практически идеально! Александр отложил инструменты в сторону и с хрустом в спине разогнулся: все ж таки с его ростом простоять полчаса в «позе пьющего оленя» — задача не из легких. А мебель в расчете на людей с габаритами «два без пяти» что в сороковые, что в двухтысячные не делают.

И хоть есть чем нам гордиться, отдых команде просто необходим! Вначале, первую пару недель, никто всей серьезности и не понимал. И никакие командировки и пострелушки тут не помогли бы. Масштаб войны не тот… Да и сама ситуевина, чтоб хренак — и на полсотни лет назад, бредом отдавала. Потом пообтесались, пообстрелялись, адреналинчик попер — и все, как один, «хероями» заделались… А война — штука нудная, тут не искрение со звездением нужны, а четкое планирование и размеренная работа. Пока была большая цель, все работали на нее. Плотно, не отвлекаясь. А сейчас мы как бы подвисли — вроде что-то делать надо, а что — никто точно не знает. И опасности непосредственной, казалось бы, нет, но в том-то и закавыка. Ребята в разнос пойти могут. И эйфория от неслыханного успеха, и пар, накопившийся от непрерывных нервяков, на крышку давит… Так что, если до завтра серьезную задачу большинству личного состава не найду, беда может приключиться! С другой стороны — грех на парней наезжать. Держатся молодцом! И слаженность, и инициатива присутствуют. Знать, не зря столько лет вместе…

Через открытое окно с улицы донеслась какая-то невнятная перебранка, и Саша, опершись на подоконник, выглянул наружу.

Зрелище было вполне себе запоминающееся — по улице гордо вышагивал Антон, всем своим видом демонстрируя несокрушимую мощь германского Вермахта, а вслед за ним ковылял незнакомый Куропаткину пожилой, лет под пятьдесят, мужик, которого каждую пару шагов подгонял несильным тычком в спину Лешка Дымов. Если судить по шаткой походке пленного и общей скособоченности фигуры, знакомились парни с ним, не особо церемонясь. И руки за спиной стянуты, что тоже недвусмысленно указывает на бурную встречу.

Подавив желание громко поинтересоваться, что за гуся они приперли, — конспирация как-никак, Куропаткин просто махнул рукой, показывая, что он на месте.

Пока «шалые коты», как он именовал про себя друзей, поднимались на второй этаж, Саша успел свернуть карту и привести себя в надлежащий вид, то есть накинуть мундир. Застегиваться он, впрочем, не стал — чай, не генерала с инспекцией встречает.