The Beatles

– Маменькина дочка, - говорит о ней Джон. - Воображала. Мы все смеялись, издевались над ней. Завидев ее, мы с Джеффом Мохамедом кричали: «Тихо! Не выражайтесь! Синтия идет».

Впервые они заговорили друг с другом во время занятий. - Оказалось, что мы оба близорукие, - говорит Синтия. - Мы обсудили это. Джон совершенно забыл наш первый разговор. Нехорошо с его стороны. Но я все помню. После этого я обнаружила, что прихожу в класс раньше всех, чтобы сесть рядом. И после занятий я поджидала его во дворе, в надежде перекинуться с ним словечком. Он и не думал ухаживать за мной. Не подозревал, что нравится мне. Естественно, я никак не проявляла свои чувства, я и не могла. Думаю, ему и теперь в голову не приходит, сколько времени я тратила/чтобы увидеть его.

Настоящее знакомство Синтии с Джоном состоялось во время Рождества, в 1958 году, на втором курсе.

– Я пришел на танцевальный вечер, - говорит Джон, - злой был как черт и пригласил ее танцевать. Джефф Мохамед все уши мне прожужжал: «Ты нравишься Синтии». Во время танца я предложил ей пойти на завтрашнюю вечеринку. Она сказала, что не сможет. Она занята.

– Так и было, - говорит Синтия. - Почти так. Я уже три года встречалась с одним мальчиком, и мы должны были пожениться. Джон расстроился, когда я отказалась. Тогда, сказал он, пойдем и выпьем после танцев. Сначала я отказалась, а потом пошла с ним. Я ведь на самом деле все время хотела этого.

– Я был в восторге, - говорит Джон, - что сумел ее уговорить. Мы выпили, а потом пошли домой к Стюарту, по пути купили рыбу с жареной картошкой.

После этого они стали проводить вместе все вечера, да и днем ходили в кино, вместо того чтобы посещать лекции.

– Я боялась его. Грубиян. Никогда ни в чем не уступал. Мы все время ссорились. Я думала: если я уступлю сейчас, так будет всегда. Оказалось, он просто меня испытывал - я не имею в виду секс, - выяснял, можно ли мне доверять, я должна была доказать ему, что можно.

– Я был в истерическом состоянии, - говорит Джон. - И в этом заключалась вся беда. Я ревновал ее абсолютно ко всем. Я требовал от нее абсолютной верности, в особенности потому, что сам не соблюдал ее. Я срывал на ней все свои разочарования и огорчения, был полным неврастеником. Однажды она ушла от меня. Это был ужас.

– Я не выдержала, - говорит Синтия, - никаких нервов не хватало. Он пошел и поцеловал другую девушку. - Но я не мог без нее. Я позвонил ей. - Я не отходила от телефона, ждала его звонка. Синтия не спешила представить Джона своей матери. Ей хотелось подготовить мать к такому удару.

– Он никогда не блистал хорошими манерами и выглядел неряшливо. Мама, однако, отнеслась ко всему спокойно. Просто молодец. Я уверена, что она, конечно, надеялась, что все это как-нибудь рассосется само. Но мама не стала ничему мешать. Преподаватели предостерегали меня: не надо с ним встречаться, пострадает моя учеба. И действительно, вся работа пошла насмарку, а преподаватели продолжали приставать ко мне. Молли, уборщица, однажды увидела, как Джон бил меня, действительно колошматил будь здоров. «Глупышка, - сказала Молли. - Зачем ты с ним связалась?»

– Целых два года я находился в какой-то слепой ярости, - говорит Джон. - Либо я был пьян, либо дрался. Точно так же я вел себя со всеми знакомыми девушками. Что-то неладное творилось со мной.

– Я все надеялась, что это у него пройдет, но не была уверена, что смогу долго выдержать. Я валила все на его прошлое, на Мими, на колледж. Просто ему не надо было учиться в колледже. Учебные заведения не для Джона.

8. От «Кворримен» до «Мундогз»

К концу 1959 года название «Кворримен» перестало существовать. Пол и Джордж учились в «Институте» и уже давно не имели никакого отношения к средней школе «Кворри Бэнк»; Джон посещал Художественный колледж. Группу называли то так, то сяк, не ломая голову, брали первое попавшееся название. Однажды объявили себя «Рейнбоуз» [«Rainbows» - «Радуга» (англ.)], потому что вышли на сцену в разноцветных рубашках.

Джордж играл в группе уже около года, и, по его воспоминаниям, «Кворримен» не сделали за это время заметных успехов, хотя сам Джордж справлялся с гитарой все лучше и лучше.

– По-моему, в первый год нам даже не платили. В основном мы играли на вечеринках у наших приятелей. Куда бы нас ни позвали, мы брали гитары, шли и играли там за бутылку кока-колы, тарелку фасоли, и, пожалуй, все. Деньгами запахло, когда мы начали участвовать в конкурсах скиффла. Мы проходили первые туры и старались продержаться как можно дольше, мечтали победить. Но ведь за участие не платят, платят только за победу, а эти туры казались нескончаемыми. Выглядели наши выступления, надо сказать, странно: ни одного ударника и человек пятнадцать гитаристов.

Миссис Харрисон болела за Джорджа и его группу, но мистер Харрисон очень беспокоился. Он продолжал, хоть и безуспешно, бороться с длинными волосами Джорджа, с его манерой одеваться; он проигрывал эти сражения главным образом из-за миссис Харрисон, которая держала сторону Джорджа. «Это его волосы, - заявляла она. - Почему кто-то должен распоряжаться собственностью другого?»

– Я очень хотел, чтобы он как следует учился в школе и получил потом хорошую работу, - говорит мистер Харрисон. - Я страшно расстроился, когда понял, что парень просто помешался на этой группе. Я-то прекрасно понимал, что такое шоу-бизнес, каким надо быть ушлым, чтобы пробиться, добраться до вершины, а потом стать еще во сто крат более ловким, чтобы удержаться на ней. Я совершенно не мог понять, на что они рассчитывают. Двое других моих сыновей были при деле: Харрис стал хорошим слесарем, а Питер столяром. Я мечтал о том, чтобы и Джордж вышел в люди, овладел бы настоящей профессией, но Джордж заявил, что собирается бросить школу. Он не желает быть канцелярской крысой. Хочет работать руками. Оказывается, они с матерью давно уже все решили, а я об этом и понятия не имел. Он не стал сдавать переводные экзамены. Просто ушел - и дело с концом.

Джордж начал работать летом 1959 года, в шестнадцать лет. - Мне было совершенно ясно, что я не освою никакой профессии. При всех стараниях я в лучшем случае одолел бы два экзамена уровня «О». Без них даже в дерьме не дадут копаться. Не больно-то они мне были нужны. Я пробыл в школе до конца семестра, прогуливая все занятия, чтобы проводить время с Джоном в его Художественном колледже. Мы с Полом болтались там целыми днями. Потом я бросил школу и долго не мог найти работу. Понятия не имел, что делать. Отец очень хотел, чтобы я пошел в подмастерья, поэтому я попытался сдать экзамены на ученика в Ливерпульской корпорации, но провалился. Наконец инспектор по трудоустройству молодежи нашел мне место в большом универмаге - я должен был украшать витрины. Я пошел туда, но место оказалось занятым. Вместо этого мне предложили учиться на электрика. Что ж, с удовольствием. Все лучше, чем ходить в школу. Наступала зима, в просторном цехе было тепло, и большую часть времени мы играли в стрелки. Тем не менее я начал подумывать, не эмигрировать ли мне в Австралию. Во всяком случае, я стал всячески склонять к этому отца. «Давайте уедем все вместе», - говорил я ему, так как был слишком молод, чтобы решиться на такое в одиночку. Потом меня заинтересовала Мальта, потому что мне попались на глаза туристические проспекты. Потом Канада. Я достал нужные анкеты, но, обнаружив, что подписываться за меня должны родители, бросил это дело. Меня не оставляло чувство, что все равно что-нибудь да подвернется.

Джим Маккартни изо всех сил старался вырастить своих сыновей серьезными людьми. Во всяком случае. Пол, к радости Джима, продолжал ходить в школу. Но так как все остальное время он проводил с Джоном и Джорджем, играя на гитаре, у него, по существу, не было возможности выполнять домашние задания.

И все-таки Пол умудрился остаться в группе «В», где изучались английский и иностранные языки. С экзаменами уровня «O» было слабо, ему удалось сдать только живопись.