The Beatles

Во время ужина без перерыва работал телевизор. Они развернули стулья так, чтобы можно было его смотреть. Син и Джон то и дело щелкали переключателем. Ни одна программа не занимала их больше десяти минут. Джон молча смотрел через очки на изображение, с каким-то потерянными безучастным видом. Син читала «Дейли миррор». Джулиан глазел на экран и бормотал что-то про себя. Потом он встал из-за стола, лег на ковер и начал рисовать. Син дала ему цветные ручки. Джон и Син наблюдали за Джулианом, спрашивали, что он рисует. «Клетку для птицы, вроде той, что висит в саду». Он объяснил все, что происходило на его рисунке. Джон и Син с улыбкой выслушали его рассказ.

Потом Джон раздвинул стеклянную стену, сел на приступочку, чтобы подышать свежим воздухом, и уставился на бассейн. Там на поверхности вертелся и жужжал автоматический фильтр, словно только что севший на воду космический корабль. Джулиан вышел вслед за отцом и направился к бассейну. Он бросил туда пару весел, потом вытащил их и вернулся в дом. Синтия убрала со стола.

Приехал Терри Доран, все очень ему обрадовались, включая и Джулиана, который тут же уселся к нему на колени.

– Ты хочешь, чтобы папа уложил тебя? - спросила Син у Джулиана, обменявшись улыбкой с Джоном. - Или, может быть, Терри?

– Терри, - оказал Джулиан. Но Син взяла сына на руки и уложила его сама.

– Ну что, может, скрутишь нам несколько штук? - спросил у Терри Джон.

– Отчего же, конечно, - ответил Терри. Джон встал, достал жестяную коробку, открыл и протянул ее Терри. В коробке лежали завернутый в фольгу табак и папиросная бумага. Терри скрутил пару сигарет, и они покурили, передавая сигареты друг другу. В то время они иногда употребляли марихуану. Теперь это осталось в прошлом.

Вернулась Син. Телевизор по-прежнему был включен. Они посидели, поглядели, без конца щелкая переключателем. Так продолжалось до полуночи. Син сварила им какао. Терри уехал, а Джон и Син пошли спать. Джон сказал, что будет читать книжку, которую кто-то ему подарил.

– Ну вот, - огорчилась Син, - я же первая собиралась ее прочесть.

– Я очень рад, что добился чего-то молодым. Это значит, что теперь передо мной целая жизнь, и я могу делать то, что действительно хочу. Какой ужас - потратить всю жизнь на борьбу за успех, а потом обнаружить его бессмысленность. Мы понимали, что так и получится, но должны были убедиться в этом сами.

Долгое время мы ставили перед собой определенные ближайшие цели и никогда не заглядывали вперед. Это была целая серия целей: скажем, записать пластинку, потом занять первое место, выпустить еще пластинку, сделать фильм и так далее. Все это рисовалось нам как какие-то ступеньки, мы не задумывались о масштабах происходящего. Теперь я могу. Промежуточные мелкие стадии меня больше не интересуют. Например, актерская игра… Для меня это потеря времени. Писать… Что ж, я уже написал немало. Хотел написать книгу и издать ее, - была такая идея.

Теперь меня интересует нирвана, буддийский рай. Я недостаточно разбираюсь в сути дела, чтобы объяснить, что это такое. Джордж знает больше.

Изучение религии привело меня к тому, что я стараюсь улучшать свои отношения с людьми, не быть неприятным. Не то чтобы я сознательно стремился перемениться. Хотя, может, и так. Не знаю. Я просто пытаюсь стать таким, каким хочу быть и какими я хотел бы видеть других.

Наркотики, наверное, помогли мне лучше понять себя, но не очень. Во всяком случае, не марихуана. Это просто баловство. А вот ЛСД способствовал самопознанию, я вышел на верный путь. На меня вдруг нахлынули поразительные видения. Но чтобы эти видения возникли, нужно заранее искать их. Может быть, сам того не понимая, я искал их и раньше и в любом случае нашел бы, просто потребовалось бы больше времени.

В первый раз мы попробовали ЛСД совершенно случайно. Мы с Джорджем были на каком-то ужине, и там нас угостили этим наркотиком - мы тогда мало что о нем знали. До тех пор мы пробовали только травку. Мы ничего не слышали об ужасах, связанных с ЛСД. Никто не наблюдал за нами, хотя это было необходимо. Когда мы попробовали его, нам показалось, что мы спятили.

Но чтобы прийти в такое состояние, существуют и другие способы, гораздо лучше. Я ничего не имею против христианства и христианских идей. Думаю, сегодня я не позволил бы себе шутить по поводу Иисуса. Теперь я представляю себе мир иначе. Мне кажется, что буддизм проще и логичнее, чем христианство, но, конечно же, я не противник Иисуса. Когда Джулиан пойдет в школу, я позволю узнать ему об Иисусе все, что только можно, но обязательно скажу ему, что существовало много других Иисусов; я расскажу ему о буддистских Иисусах, которые тоже были очень хорошими людьми.

Когда я сострил насчет Иисуса, масса людей прислала мне книги о нем. Многие из них я прочитал и немало узнал. Например, открыл, что англиканская церковь не очень-то религиозна. Там слишком много политики. Религия и политика несовместимы, они не сочетаются друг с другом. Нельзя быть одновременно и чистым, и стоять у власти. Может статься, я выясню, что и гуру такие же, насквозь пропитаны политикой. Не знаю. Но я все острее осознаю себя. И хочу, чтобы мне больше рассказали обо всем этом. Я не знаю, надо быть бедным или нет. Но чувствую, что мог бы отказаться от всего. На это тратится впустую много энергии. Но мне нужно время, чтобы понять, ради чего я откажусь от богатства, чем я заменю материальные блага. Я могу отказаться от них, но сначала я должен найти себя.

Син сказала, что не заметила в нем особых перемен. Может быть, он стал мягче. Спокойнее, терпимее. Но он по-прежнему необщителен. «Может быть, я эгоистка, - говорит Син, - мне просто намного легче, когда Джон все рассказывает мне».

Джон признается, что никогда не отличался общительностью. Он прочел интервью со своим шофером Энтони, помещенное в цветном приложении: Энтони там рассказывает, что, когда он долгими часами возил Джона по Испании во время съемок его фильма, тот и словечком с ним не обмолвился. «Вот уж не думал такого о себе, пока не прочитал интервью».

Однажды Джон молчал, ничего не делал и ни с кем не общался целых три дня - это его рекорд. Он установил его задолго до того, как начал заниматься медитациями. «В этом деле я мастак. Могу встать и с ходу начать ничего не делать. Просто сажусь на ступеньки, смотрю в пространство и думаю, пока не придет время ложиться спать».

Джон не считает такое времяпрепровождение пустым. Было куда хуже, когда, например, сразу после прекращения гастролей он не вставал с кровати до трех часов дня. Теперь он по крайней мере старается встать вовремя и застать солнышко. Он говорит, что раз уж он ничего не делает, то пусть хотя бы это ничегонеделание происходит при свете солнца.

Однако даже в те дни, когда Джон настроен словоохотливо, Син, подобно тетушке Мими, признается, что с трудом понимает его. Правда, теперь, после встречи с Махариши, увлекшись буддизмом, Джон старается более внятно излагать свои мысли.

– Мне на самом деле трудно проводить день в общении с людьми. Ведь в разговорах с ними нет никакого смысла. Иногда я упражняюсь в светской болтовне, чтобы посмотреть, на что я способен, но это для меня как игра. «Как поживаете? Который час? Как идут дела?» И прочая чушь.

Главное состоит в том, что говорить больше не о чем. Мысленно я все время с кем-то общаюсь как одержимый, но пытаться выразить эти мысли словами - совершенно пустое дело.

Наш язык, язык «Битлз», закодирован, мы всегда пользовались нашим кодом, когда во время гастролей оказывались в окружении массы чужих людей. Мы никогда не общались с другими. Теперь, когда мы не видим иностранцев, нам вообще ни к чему разговаривать. Мы друг друга понимаем. Остальное не имеет значения.

Хотя мы прекрасно чувствуем друг друга, бывает, все-таки собираемся, чтобы перекинуться парой слов, - иногда надо высказаться громко, вслух, чтобы не забыть, о чем мы договорились.

Днем я часто предаюсь грезам. Наверное, это все равно что болтать, поэтому напрасно я так уж презираю бессмысленную трепотню. Обыкновенные дневные грезы: что я сегодня буду делать, встану или нет, буду сочинять или не буду, к телефону не стану подходить ни за что на свете.