Белые тени

— Нет, не курит.

— Значит, этот платок побывал в кармане у мужчины. Хованский курит?

— Курит папиросы, но очень редко. Павский вовсе не курит. Скачков и Мальцев курят сигареты «Зету», а мы — трубки: Берендс — «кепстен»[23], а я с Гатуа наш «герцеговинский»! — и Хранич вытащил из широкого пояса кисет, начал набивать трубку.

— Ну это экспертиза установит. Придется посылать в Требинье. Кепстен! Интересно!

— Полагаю, комиссар, что Берендс умнее и опытнее нас с вами. Правда, у него еще играет кровь и он, мне кажется, не прочь пощекотать себе нервы, его тянет к приключениям, как старого артиста к сцене — но уже не в амплуа первого любовника, а в качестве режиссера. У режиссеров же всегда найдутся серьезные покровители. Мы с товарищами считаем вас вполне приличным человеком и хорошим начальником полиции. На многие вещи вы смотрите здраво и разбираетесь в обстановке. Не будем ставить точек над «и». — Чика Васо намекал на то, что Вуйкович смотрит на деятельность коммунистов в городке сквозь пальцы и ему известно, что Крста предупреждает их о предпринимаемых акциях. — Поэтому даю вам добрый совет — не лезьте в русские дела. В них сам черт ногу сломит. Эти лишившиеся родины люди рассеялись по всему свету семенами ненависти, непримиримости и лютой злобы ко всему инакомыслящему, их среда подобна болоту с ядовитыми испарениями, в котором одурманенную жертву неминуемо засосет.

Начальник полиции ерзал в своем кресле, его мучил геморрой — болезнь кавалеристов и канцелярских крыс, протирающих в присутствиях стулья. Он был тяжел на подъем, любил решать загадки, сидя в кабинете, путем логики, сопоставлений, исходя от противного, при помощи бесед, которые фактически являлись допросами, вещественных доказательств, улик и т. п., причем решать эффектно и неожиданно. У него был усатый следователь, который действовал по давно установленному во всех полициях мира «закону резиновой дубинки».

— Что ж, по-вашему, я должен замять дело? — И подумал: «Неужто Берендс?»

— Почему? Убийство совершено с целью ограбления! Похищены деньги. Полагаю, преступник вам известен.

Дверь снова быстро распахнулась, и на пороге показался перепуганный полицейский.

— Господин начальник! — рявкнул он, — на проводе министр, господин Ачимович!

Комиссар, не успев спросить, почему ему должен быть известен убийца, с несвойственной ему поспешностью пулей вылетел из комнаты. За ним побежал и полицейский. Хранич посмотрел на платок, встряхнул его как следует, положил обратно и не спеша покинул кабинет. «Так будет, пожалуй, лучше, — решил он, — меньше путаницы».

Глава УДБ (Управления государственной безопасности) королевства СХС Ачимович заставлял дрожать весь полицейский и жандармский аппарат.

— Ты что валяешь дурака, Вуйкович! — орал он в трубку, раздосадованный, что пришлось ждать. — Чего там путаешь?

— Никак нет, господин министр, дело ясное, убийство с целью ограбления...

— Ну?

— Надеюсь сегодня же арестовать преступников, господин министр.

— Убийцу?

— Так точно, убийцу! И грабителя, господин министр.

— Ну, ну!

— И будем искать деньги, и, надеюсь, их найдем, господин министр.

— Смотри, только без фокусов, чтобы не было жалоб! Действуй, а вечером доложи о результатах! Все! — И Ачимович повесил трубку.

«Интересно, — подумал начальник полиции, — враг порядка коммунист Хранич и ярый гонитель коммунистов Ачимович советуют одно и то же. Вот тебе и господин министр!»

Начальник полиции города Билечи понимал, что убийство совершено не с целью грабежа, что похищено нечто более важное, чем деньги, что в этом замешаны, видимо, большие люди и ему совать свой нос вовсе не следует. Но и правосудие, вернее, закон должен торжествовать. Задача заключалась даже не в том, чтобы найти козла отпущения, их было на выбор: Павский, Скачков, Мальцев, Берендс, Хованский, нужно только отыскать деньги. А деньги взял не убийца! Скачкова?

«Без фокусов! Чтобы не было жалоб! Вечером доложи! — бормотал себе под нос начальник полиции, возвращаясь в кабинет. — Черт бы тебя драл...»

Взяв со стола платочек Ирен Скачковой, он сунул его небрежно в карман, потом подошел к окну и, уставясь в пространство, задумался, покачиваясь всем телом с пяток на носки и обратно. Наконец, видимо, что-то решив, посмотрел на часы, вышел из комнаты и направился по коридору в отведенный для следователя кабинет. Завернув за угол, он увидел у двери жандарма.

Заметив начальника, жандарм смутился, отворил в комнату дверь и громко сказал:

— Немедленно уйдите отсюда. Господин следователь запретил пускать сюда кого бы то ни было. Сколько раз можно повторять!

Из кабинета вышел Берендс. Улыбаясь и кланяясь, он твердил:

— Хорошо! Хорошо! Отлично! Вы совершенно правы, это очень умно, что вы говорите. — И потом, уже обращаясь к подходившему Вуйковичу, заметил, кивая в сторону жандарма: — Какой он у вас исполнительный! Хотел поболтать с дамой, развлечь ее, а он... — Берендс весело смотрел ему прямо в глаза, и Вуйкович так и не понял, смеется ли капитан над жандармом, над тем глупым положением, в которое попал, или над ним, начальником полиции, у которого такие служаки.

Ответив поклоном на бесконечные расшаркивания капитана Берендса, начальник полиции попросил его далеко не уходить, поскольку хочет с ним уточнить несколько вопросов. Потом, окинув жандарма свирепым взглядом, спросил:

— Где этот жеребец?

Жандарм, испуганно тараща глаза, взял под козырек и рявкнул:

— Господин следователь ушли за ихним хахалем! — и указал головой на сидевшую на стуле Ирен.

— Ты не только взяточник, но и болван! И мы с тобой еще поговорим на досуге, а теперь убирайся вон, чтобы глаза мои тебя больше не видели!

Жандарм щелкнул каблуками, сделал поворот и, печатая шаг, зашагал по коридору.

Вуйкович плюнул ему вслед, потом вошел в комнату, затворил за собой дверь, кивнул головой Ирен, сел, и, опершись ладонями на колени, спросил:

— Чем вы, госпожа, так расстроены, я вижу слезы на ваших глазах! Кто вас обидел?

И в самом деле, красивое лицо Ирен было заплакано. Но на нем можно было прочесть скорей не огорчение, а досаду. Так плачет капризный упрямый ребенок. «Видимо, не договорились с этим Берендсом, — решил Вуйкович. — О чем? Интересно!»

— Это ужасно! Кошмар какой-то! Он говорит, что я выронила платок в комнате Кучерова. Не может этого быть! Понимаете? Не может! Не была я там! Это Алексей подбросил! Алексей Хованский!

— Откуда же у него ваш платок?

— Попросил! Я, дура, и отдала. На память!

— Но он же не кадетик четвертого класса, а вы не институтка, чтобы вам дарить на память, а ему носить у сердца платочек своей дамы. Времена рыцарей, госпожа Скачкова, миновали.

— Он объяснялся в любви, а когда я сказала «нет», пристал, чтобы дала ему платочек.

— Когда же это было?

— Вчера вечером мы вышли вместе от Александра Георгиевича Гатуа, капитан предложил меня проводить. Я очень боюсь проходить мимо этого страшного форта. Там так темно! — Ирен посмотрела своими русалочьими глазами на Вуйковича и сделала испуганное лицо.

«Дьявол в личине ангела! Хороша, кого хочешь собьет с пути истинного. Бесово наваждение, как говорит наш поп», — подумал он и невольно улыбнулся.

— Мы сели на скамейку вон там, у лазарета, — продолжала она и, повернувшись к окну, указала мизинчиком в сторону скамейки.

— Это на ту, что в сирени? — спросил, не поднимая глаз, начальник полиции и подумал: «Надо поглядеть на эту чертову скамейку!»

— У меня подвернулся каблук...

— И долго вы там сидели?..

— Нет, что вы! — с притворным ужасом проворковала Ирен. — Полчаса, не больше. Потом мы дошли вместе до ворот. Он сказал, что пойдет на станцию. Когда я проходила по коридору, часы показывали двенадцать часов тридцать пять минут.

«Если Хованский действительно вышел из ворот в 12.30, то за полчаса он успел бы дойти до моста, где совершено убийство. Но откуда взялся топор и зачем ему понадобилось идти с чужим топором к себе? Уж очень все хитро. Уж не Берендс ли это путает карты?» Вуйкович отметил что-то у себя в блокноте и, снова опершись ладонями о колени, уставился на Ирен.