Белые тени

«Ты зрело смотришь на вещи, на тебя возлагает надежды наше исполбюро», — уверял его перед забросом в СССР Околов. Но Колков ему не верил. Он не верил больше и Байдалакову, который еще в Югославии твердил ему, что русский народ в СССР очень сочувствует идеям НТСНП, уверял его, Колкова, который сам побывал в России и убедился: людям наплевать на белую идею!

Вера Колкова в замыслы главарей НТСНП особенно надломилась после возвращения его из СССР. Они вернулись с Околовым в Польшу, неся какую-никакую истинную информацию о Советском Союзе для заграничного белого движения, а их сразу же на территории Польши арестовали и направили в полицейский комиссариат, допросили и отвезли в Вильно. Возмущало Колкова, что на их сведения накинулась польская разведка. Но он, Колков, никогда не продавался ни полякам, ни англичанам, ни японцам. Значит, верхушка НТСНП продалась? И немцам продалась тоже?

Околова совершенно не мучили угрызения совести, он, ухмыляясь, провожал Колкова в Вильно на вокзале, когда Александр уезжал в Варшаву. А Александр чувствовал себя больным и хотел лечь в больницу. Гостиницу в Варшаве ему заказали опять ту же, где он пребывал перед забросом в СССР. Колков увидел сонного портье, того же плутоватого бармена за стойкой, почувствовал тот же запах, присущий всем второклассным отелям.

Будто бы с ним ничего не случилось, будто бы он не побывал в СССР, не пережил встречи с родным домом, с родным городом. Колков ходил по коридорам отеля, надеясь увидеться с Зосей, но она уже уволилась и куда-то уехала. Это его совсем расстроило.

На другой день Колков пошел в угнетенном состоянии на прием к врачу. Но вышел от врача взбодренный: экземы, которой его напугали в Краснодаре, не было. Как же так? Не мог же врач его там обмануть?..

Уже повеселевший, прошелся он по улицам Варшавы, заглянул в свой любимый кабачок у храма св. Анны, пропустил рюмочку-другую и вскоре трезвонил у двери квартиры Вюрглера. И тут, в квартире, нежданно-негаданно встретил бесшабашного «гусара» Сашу Чепурнова, похудевшего и озлобленного, с нехорошим блеском в глазах. Оказалось, что его группа при переходе границы где-то под Львовом наткнулась на засаду. Бабкин и Спица были убиты, а он, Чепурнов, после трехдневного блуждания по болотам, совершенно измотанный и больной, вернулся на польскую сторону. Его положили в больницу, где он и пролежал около месяца. А потом его еще дважды заставляли переходить границу для сбора шпионских сведений и потом отправили сюда, в Варшаву.

Чепурнов был пьян, он все порывался рассказать о своих страданиях там, в СССР, и Колков заразился от него злобой. Вюрглер слушал их молча, уставясь куда-то в сторону, и лишь изредка устремлял на Колкова испытующий взгляд.

— В польской разведке сволочи! — кипел Колков. — Меня по-хамски допрашивали, разъединили с Жоржем...

— Все утрясется. Скоро приедет Байдалаков и поговорит с кем надо, — успокоительно мямлил Вюрглер. — Не надо расстраиваться, ведь обошлось благополучно!

— Благополучно? Из шести человек, заброшенных в Советский Союз, остался только один Гурский. Да, может быть, и он убит или пойман, — кричал возмущенно Колков.

— Да, о Гурском никаких сведений нет, — поддержал Чепурнов и порывисто поднялся с дивана. — Да что там! — Он махнул рукой, уселся за пианино, хлопнул крышкой, взял аккорд и запел приятным баритоном:

Шутя ты дгуга жизнь погубишь,

Шутя подставишь свою ггудь,

Гусаг беспутный, кого ты любишь?

И любишь ли кого-нибудь...

Вюрглер опасливо посмотрел на потолок, хотел что-то сказать, но промолчал. А Чепурнов так же порывисто встал, обнял Колкова и с наигранной веселостью прокартавил:

— Пойдем, Шугка, скоготаем вечегок! Денег у меня хоть пгуд пгуди!

И вот теперь, находясь второй раз на территории Советского Союза, на берегу реки Птичь, смотря на высокий раскидистый дуб, Александр Колков думал о том, что он уже совсем потерял совесть, что вовлечен в шпионскую сеть польской и японской разведок и не принадлежит сам себе, он действительно враг своего народа. Ему было горько это осознавать, потому что когда-то он искренне хотел освободить свой народ от большевиков, а теперь оказывалось, что он помогает это делать японцам и полякам, а может быть, и немцам. Как же так? Его родную мать, которая живет здесь, он хочет «освобождать» с помощью японцев? Он уже плохо понимал, что с ним стало. Ему бы пойти сейчас к матери и попросить у нее прощения и признаться, что он страшно заблуждался. Перед ним был пустынный луг, над которым кружился коршун, а могучий дуб сверху протягивал ему ветви-руки и о чем-то шелестел. А Ольшевский все еще спал в кустах.

3

Во второй двойке, которая перешла польско-советскую границу, были Петр Антонович Бережной (по новому паспорту Вихров, а еще по одному паспорту — Карпов) и Бржестовский.

Бережной родился в 1910 году в семье крестьянина-переселенца Каменец-Подольской губернии. Отец его Антон Варфоломеевич поселился в деревне Занадворовке Приморской области, самоучкой дошел до народного учителя, в 14-м году был призван в армию, кончил школу прапорщиков, ушел на фронт и пропал без вести.

Мать с детьми приехала в Раздольное, долго мыкалась в поисках работы и нанялась прачкой к генералу, который и устроил в 1920 году маленького Петю в первый класс Хабаровского кадетского корпуса. В 1922 году корпус был эвакуирован во Владивосток, потом в Шанхай, а в 1926-м перевезен в Югославию и объединен с Донским.

Как-то, будучи дежурным по корпусу, Олег Чегодов заступился за кадета 2-й сотни, которому устраивали темную невзлюбившие его почему-то донцы, и удачно примирил его с классом. Петр Бережной, который имел кличку Бага, через Чегодова невзначай подружился с Хованским. Далеко-далеко, в Приморском крае, жили мать, сестра и брат Петра Бережного. Кружок Чегодова был тайным, в нем изучали труды Ленина. И Петр, окончив корпус, просил Хованского отправить его куда-нибудь в Советский Союз. Но Хованский предложил ему поработать сначала на пользу родины против ее врагов. В 1936 году Бережной по совету Хованского вступил в ряды НТСНП. Прошло три года, трудных, напряженных. И вот он перешел польско-советскую границу, он на родине. Бага послан сюда как «бесстрашный и ярый энтээсовец», как и вся шестерка. После разговора с Байдалаковым он выехал из Белграда в Варшаву, жил в отеле «Виктория», потом занимался в «Торговой фирме Даковского», потом оказался в городе Лунинец с его грязной гостиницей «Варшавская», где ему подгоняли одежду, тренировался в стрельбе из пистолета, изучал специальную брошюру «Переход границы», запоминая легенду. 13 августа в 9 вечера он вместе с Бржестовским и с тремя проводниками углубился в территорию Советского Союза. Шли всю ночь. Утром по просьбе Бржестовского, который очень устал, решили передохнуть, а спустя два часа случайно наткнулись на пограничный патруль во главе с начальником заставы. Началась перестрелка. Бережной кинулся в кусты и лег на землю, чтобы, чего доброго, не подстрелили. Впрочем, опасался он напрасно, пограничники действовали согласно приказу: «По нарушителям не стрелять, а брать их живыми либо гнать к границе». Бржестовский с тремя проводниками, отстреливаясь, вернулся на территорию Польши, а Бережного доставили в Мозырь и в тот же день самолетом привезли в Москву.

Он, Петр, такому обороту дела был очень рад. О прибытии всех трех двоек из-за границы советские контрразведчики знали. Они очень тактично обошлись с Бережным, после разговора ему показали столицу, с ним обсудили подробно судьбу каждого из засланных на советскую территорию диверсантов, их планы и всю операцию по обезвреживанию этой группы. Бережному предстояло продолжать «игру», помочь советским чекистам разоружить людей Колкова, выявить их связи, явки, если таковые имеются. Операцию возглавлял понравившийся Бережному молодой лейтенант госбезопасности Николай Николаевич Романчук.