Сестра Керри

Керри была изумлена, увидя его уже в четверть третьего дома.

— Погода мерзкая, — только и сказал он.

Потом он снял пиджак и переобулся.

Ночью у Герствуда начался сильный озноб, и он принял хинин. Его лихорадило до утра, и он, естественно, сидел весь день дома, а Керри ухаживала за ним. Во время болезни он становился беспомощным; к тому же вид у него на сей раз был весьма неприглядный: он лежал нечесаный, в каком-то бесцветном халате. Тусклые глаза глядели мрачно, и он казался теперь почти стариком. Керри все видела, и, конечно, это не могло ей нравиться. Ей хотелось проявить доброту и сочувствие, но что-то в нем удерживало ее на расстоянии.

К вечеру у Герствуда был такой ужасный вид, что Керри сама предложила ему лечь в постель.

— Ложись-ка ты сегодня один, — посоветовала она. — Ты будешь лучше себя чувствовать. Я сейчас постелю тебе.

— Хорошо, — согласился Герствуд.

А Керри возилась с постелью и в отчаянии спрашивала себя: «Что же будет? Что это за жизнь?»

Еще днем, когда Герствуд сидел, сгорбившись, у батареи и читал газеты, Керри прошла мимо и, взглянув на него, нахмурилась. Она вышла в гостиную, где было не так тепло, как в столовой, опустилась на стул у окна и расплакалась. Неужели жизнь кончена? Неужели ей суждено до гроба оставаться с человеком, который бездельничает и к тому же совсем равнодушен к ней? Всю свою молодость провести взаперти в этих клетушках? Ведь в конце концов она превратилась просто в служанку Герствуда! От слез у нее покраснели глаза, и, когда, приготовив постель, она зажгла газ и позвала Герствуда, тот обратил на это внимание.

— Что с тобой, Керри? — спросил он, пристально вглядываясь в нее.

Его голос звучал хрипло, волосы были взлохмачены, и это придавало ему крайне неприглядный вид.

— Ничего, — чуть слышно ответила Керри.

— Ты плакала?

— И не думала даже!

Он догадывался, что ее слезы вызваны отнюдь не любовью к нему.

— Не надо плакать, — сказал он, укладываясь в постель. — Вот увидишь, все еще уладится!

Дня через два Герствуд был уже снова на ногах, но, так как погода все еще была отвратительная, он остался дома. Газетчик-итальянец приносил ему утренние газеты, и Герствуд прилежно прочитывал их.

После этого он несколько раз бывал в городе, но, повстречавшись снова с кем-то из старых друзей, уже не чувствовал себя уютно в вестибюлях отелей.

Теперь он стал рано возвращаться домой и в конце концов перестал даже притворяться, будто ищет работу. Зима не подходящее время для таких поисков.

Сидя почти весь день дома, Герствуд, конечно, видел, как Керри ведет хозяйство. В роли домашней хозяйки она далеко не была совершенством, и ее мелкие отступления от принципа бережливости привлекли внимание Герствуда. Раньше, пока просьбы о деньгах не стали для Герствуда мукой, он ничего не замечал. Теперь же, сидя дома без дела, он с удивлением думал о том, как быстро мчатся недели. А Керри каждый вторник требовала денег.

— Ты думаешь, что мы живем достаточно экономно? — спросил он в один из таких вторников.

— Я делаю все, что могу, — ответила Керри.

На этом разговор окончился. Но на следующий день Герствуд снова спросил:

— Ты когда-нибудь ходила на рынок Гензевурт?

— Я даже и не знала, что такой существует, — ответила Керри.

— Вот видишь, а между тем говорят, что там продукты значительно дешевле.

Керри не обратила никакого внимания на это указание. Такие вещи не интересовали ее.

— Сколько ты платишь за фунт мяса? — как-то спросил Герствуд.

— Разные бывают цены, — ответила Керри. — Филейная часть для бифштекса стоит, например, двадцать два цента фунт.

— А ты не находишь, что это очень дорого?

В том же духе продолжал он расспрашивать ее и о других продуктах, пока это не превратилось у него в какую-то манию. Герствуд узнавал цены и хорошенько запоминал их.

Вместе с тем он стал проявлять все большие способности в качестве посыльного. Началось, конечно, с мелочей. Однажды, когда Керри надевала шляпу, Герствуд остановил ее:

— Куда ты идешь, Керри?

— В булочную, — ответила она.

— Давай-ка я схожу, — предложил он.

Керри охотно согласилась, и Герствуд пошел за хлебом.

Каждый день под вечер, отправляясь на угол за газетами, он спрашивал ее:

— Тебе, может, что-нибудь нужно?

Постепенно Керри привыкла пользоваться его услугами. Но зато она лишилась своих еженедельных двенадцати долларов.

— Дай мне сегодня на хозяйство, — сказала она как-то утром, во вторник.

— Сколько тебе нужно? — спросил Герствуд.

Керри великолепно поняла смысл этого вопроса.

— Долларов пять, — ответила она. — Я задолжала за уголь.

Несколько позже, в тот же день, Герствуд заметил:

— Итальянец на углу продает уголь как будто дешевле, кажется, по двадцать пять центов за бушель. Я буду покупать у него.

Керри отнеслась к этому с полным равнодушием.

— Хорошо, — сказала она.

А потом уже пошло:

— Джордж, у нас весь уголь вышел.

Или:

— Джордж, сходи принеси мяса к обеду.

Герствуд узнавал во всех подробностях, что именно требуется, и отправлялся за покупками. Но следом за экономией пришла скаредность.

— Я купил только, полфунта говядины, — сказал он, как-то возвращаясь с газетами. — По-моему, мы никогда всего не съедаем.

Эта отвратительная мелочность изводила Керри. Она омрачала ее существование, наполняла тоской ее душу. О, как страшно изменился этот человек! Целый день он сидел дома на одном и том же месте и все читал и читал свои газеты. Казалось, мир потерял для него всякий интерес. Лишь изредка он выходил из дому, если была хорошая погода, — иногда часа на четыре, на пять, обычно между одиннадцатью и четырьмя.

Керри со всевозрастающей неприязнью и презрением наблюдала за ним.

Герствудом овладела полная апатия, так как он не видел выхода из создавшегося положения. С каждым месяцем его денежные запасы таяли. Теперь у него оставалось лишь пятьсот долларов, и он так цеплялся за них, словно эта сумма могла до бесконечности отдалять нужду. Сидя все время дома, он решил, что не стоит носить хорошее платье, и надевал какой-нибудь старенький костюм. Впервые это случилось, когда наступила плохая погода, но тогда он счел нужным извиниться перед Керри.

— Сегодня такая отвратительная погода, что я решил надеть что-нибудь из старых вещей, — сказал он.

А потом это уже вошло в привычку.

Раньше он имел обыкновение платить пятнадцать центов за бритье и десять оставлять мастеру «на чай». В первом порыве отчаяния он сразу урезал чаевые до пяти центов, а затем и совсем свел их на нет. Через некоторое время, однако, он решил побриться в более дешевой парикмахерской, где брали лишь десять центов. Убедившись, что там бреют вполне удовлетворительно, он стал ходить туда. Вскоре он перестал бриться каждый день. Сперва брился через день, потом через два дня, потом — лишь раз в неделю. К субботе он весь обрастал щетиной.

И, конечно, по мере того как этот человек терял к себе уважение, теряла уважение к нему и Керри. Она не могла понять, что случилось с Герствудом. Ведь у него еще оставалось немного денег, у него был в запасе вполне приличный костюм, и, когда Герствуд аккуратно одевался, он все еще неплохо выглядел.

Керри ни на минуту не забывала о том, какую борьбу ей самой пришлось выдержать в Чикаго, но она не забывала также, что не прекращала поисков работы и не сдавалась до конца. А этот человек и не пытается что-либо сделать. Он перестал даже заглядывать в газетные объявления.

И наконец у нее однажды вырвалось то, о чем она думала постоянно.

— Для чего ты кладешь так много масла в жаркое? — спросил как-то Герствуд, околачивавшийся на кухне.

— Чтобы оно было вкуснее, — ответила Керри.

— Масло нынче чертовски дорого, — пробормотал он.

— О, ты не стал бы обращать внимания на это, если бы работал! — возразила Керри.

Герствуд тотчас умолк и вернулся к своим газетам. Но ответ Керри еще долго сверлил его мозг. Ему впервые случилось услышать от нее такую резкую отповедь.