Хватай Иловайского!

— А ещё она нам мистером Бином грозилась, — страшным шёпотом предупредили Моня со Шлёмой. — От него, говорит, вообще никому спасу нет!

Ну, спорить не стану, возможно всякое. Если придирчивым взглядом посмотреть, так и вправду всё плохое, что на нашу родину многострадальную катится, иноземный корень имеет. И чаще всего именно английский! Вона по многим губерниям немецкие слободы есть, шведы да норвеги нам флот строят, венгры конницу свою отдают, французы вином делятся да лягушками, всякие славяне-братья, как то: болгары, сербы, черногорцы, вообще жизнь свою за Русь положить готовы! И только Великобритания вечно против! Им хоть наизнанку вывернуться, а только бы заставить русского человека вместо наваристых щей ихнюю овсянку есть! Это не я придумал, это мой дядя говорит, а он хоть и с тараканами на всю голову, однако же попусту врать не станет.

— Илюшка, чего мы энтих бакланов пустозвонных слушаем? — наконец-то достучался до меня Прохор. — Поехали уже отсель. Нам начальству доложиться пора. Да и приказ по полку тобою по сей день не найден.

— С приказом мы разберёмся, — почему-то очень уверенно пообещал я. — Меня сейчас другое беспокоит. — Эй, парни, а Хозяюшка лично для меня ничего на словах не передавала?

— Вроде нет… А, Монька?

— Минуточку, вроде и да… Но вот что? Мне кажется, что-то там было про бабу Фросю и… и…

— И это, «пригнись»! — хлопнул себя по лбу Шлёма. — Вот тока к чему и зачем — непонятно. Чё те пригибаться-то? За-ради какой интимной цели…

Ответом ему послужил дружный вой чумчар. Помните, нечисть эдакая прямоходящая, румынско-молдавского происхождения, зубы острые, когти длинные, и жрут что ни попадя — хоть мертвечину, хоть человека, хоть своих. Давненько их у Калача на Дону видно не было, поди, силы копили. Я ж тут для них наиглавнейший враг, хуже купоросу!

— Бить будут? — обернулся мой денщик.

— Не, просто так съедят, — пояснили наши упыри, занимая круговую оборону, а у меня всё не выходили из головы Катенькины слова. Пригнуться-то дело нехитрое. Знать бы лишь когда, где да в честь какого поводу. А так, очень уж интересно, как это вишенка моя ненаглядная всё таинственно предусмотрела, чтоб такие советы давать?

Из-за деревьев да кустов стали подниматься жилистые фигуры чумчар. Видец у них просто (молчи, Прохор!)… неоптимистичный, что ли… Так всем видом и говорят: дескать, настала вам тут, парни, смерть безвременная, жуткая и мучительная, но для нас оно — сытый праздничек! Как говорят конфуцианцы, в каждом зле есть частичка добра. В смысле не порадуемся ли мы от души за их хороший ужин?

— А что, могём и приятного аппетита пожелать. — Старый казак вновь начал раскручивать над головой тяжёлую нагайку. — Время к ночи, становись в очередь, пока вас отпишем, нам ещё идти на окраину, лезть через плетень, а уже не ясный день. Так давай за дело, пока не завшивело, один вопрос — кому в ухо, кому в нос, кому в брюхо…

Меж тем чумчары ровно и организованно отрезали нас от дороги, обходя с флангов и тыла, прижимая таким образом к дикому буераку леса. Жарковского с ведьмой на горбу они, кстати сказать, пропустили не тронув. А мне-то врали, будто бы чумчары зверьё беззаконное, ничьих речей не понимают и договариваться с ними бесполезно…

— Слышь, хорунжий, покуда все не сгинули, один вопрос можно?

— Давай, — кивнул я Моне, но второй упырь опередил его:

— Всё одно помрём, так кабы знать: у тя с Хозяйкой было чего?

— Когда?

— Да сегодня же! Она ж, говорят, с утра наряжалась, во дворце своём марафет наводила, кучу мусора вкусного за ворота выкинула, а судя по грохоту, вы там, поди, и шампанию пенистую откупорили. Не задаром же?

— Да вам-то что до этого?! Пошли вы оба с такими интересами…

— Давай, хлопчик, не томи, — неожиданно вступился за них мой же денщик. — Мне оно тоже дюже любопытственно будет — как там у вас? Было хоть раз? Тут ить главное дело, чтоб мимо не пролетело, а то есть скорострелы, в любви неумелы, и…

— Хватит уже! — не сдержавшись, рявкнул я. — Не было у нас ничего! Не успели мы… И причины на то серьёзные оказались… Она, может, и готова была, а я с шампанского этого… российского…

— Тока не плачь, — дружно кинулись утешать сострадательные упыри, но я отпихнул их, потому как в сочувствии лысых идиотов на тот момент не нуждался ни капельки. Тем более что резвые чумчары закончили обход и взяли нас в почти полное окружение. Их победный вой взлетел до небес, а жить ещё так хотелось…

— Илюшенька, ты уж прости меня за-ради Христа-Бога, если я тебя чем обидел, — усталым голосом попросил Прохор. — Не со зла ведь, а только в заботе о тебе, олухе…

— Понимаю, без обид.

— А что, твоя характерность ни на что не намекает?

— Нет. — Я обернулся и уже в последний момент заметил крохотный огонёк в чащобе. — Эй, Моня, Шлёма, братцы, напомните, так что там Хозяйка мне передать велела?

— Говорили же уже! Вроде как «пригнись» сказала, да вот к чему…

— Ложись! — во всю глотку завопил я, потому что просто «пригнись» не спасло бы уже никого. Плашмя рухнули все, и умничка-араб первым.

А раздавшийся в тот же миг грохот выстрела подтвердил — в чащобе скрывалась батарейная пушка, заряженная картечью! В передних рядах чумчар выкосило широченную просеку, остальные замерли, ослеплённые и оглохшие…

— Бежим? — приподнявшись на локте, предложил я и понял, что предложение запоздало: все уже сами встали, рванув от греха подальше.

Я был настолько хорош, что в три прыжка догнал убегающего жеребца, на ходу взлетел в седло да ещё протянул руку старому казаку, ласточкой прыгнувшему на круп. Скоропалительных упырей мы вообще не догнали. На чумчар даже не оборачивались, они не пошли за нами в погоню, видать, серьёзно поумнели…

— А кто стрелял-то? — несколько запоздало тормознулись мы.

— Подо-ж-ди-те-э, и-ро-ды-ы! — тоскливо донеслось из чащобы, и через туже просеку обгорелым клубком полетела сгорбленная женская фигурка.

При виде её араб прижал уши и понёс невзирая на поводья — узнать в почерневшем, пахнущем порохом существе с вздыбленными волосами милейшую людоедку бабу Фросю было непросто. По крайней мере, упыри уж точно не узнали, припустив ещё быстрей и уходя в разные стороны. Мы тоже вынужденно удалились, не пожав её мужественную ручку и не сказав «спасибо». Буду в Оборотном городе — извинюсь. Может, даже подарю чего-нибудь в благодарность, платочек павловопосадский или бутыль сельского самогону. Она такое любит…

До околицы добрались в гробовом молчании. Ну, как я говорил, Моня со Шлёмой слиняли сразу, они уже научены горьким опытом: если Прохор слишком долго молчит, то добра от него не жди, лучше утечь по-хорошему. Бабка Фрося ещё поперёд их с рыси на галоп перешла, только пыль перелеском заклубилась. Хотя уж она-то на прохоровский кулак не нарывалась ни разу, но, видимо, старушечья интуиция подсказала ей правильный ход — тикать от этих казаков без оглядки, а то мало ли…

Я же полдороги безрезультатно планировал разговорить своего денщика. Но обычно словоохотливый Прохор словно воды в рот набрал…

— Да как же ты вообще туда попал? Нет, я не то чтоб осуждаю, но интересно же… Тебя в плен взяли? По затылку оглушили? Под дулом пистолета увели?

Он молчал, но его сопение в мою спину становилось всё более горячим. Значит, злится. И на кого же? На себя или на меня? Непонятно. Тогда продолжим…

— Дяде Василию Дмитревичу ничего говорить не будем. Он же по-любому не поймёт, как это такой бывалый казак умудрился залететь к ведьме в зубы, ею же заколдоваться, а под заклятием чародейским на своего воспитанника с кулаками лезть?! Он же за меня перед матушкой в ответе, а ты перед ним. Не забыл?

Прохор издал какой-то горловой, рычаще-протестующий звук, взаимообозначающий как и «больше такого не повторится», так и «ничего не знаю» или даже «заткнись, пока не словил по загривку». Как вы понимаете, ни один из этих вариантов меня не устраивал — я хотел докопаться до правды.