Капитан Невельской

— Тут есть две тропы, капитан. Одна идет по речке, а другая через горы. По речке ехать удобней, а через горы прямо, но трудно и маленечко дальше. Но если хочешь, то посмотришь, там есть место, сверху видно и Амур и море.

— Конечно, поедем верхней тропой. К приливу успеем?

— Конечно! Мы хорошо выехали, капитан, — ответил гиляк. — В тайге ночуем и завтра доберемся на Иски, как раз будет прилив, большая вода, а то все равно будем сидеть, в отлив лодка не пойдет…

Олени стали подыматься в гору. Лес становился гуще. Попадались ели, высокие пихты, лиственницы с косматыми, растрепанными ветром ветвями. Огромная древняя ель стояла с разорванной корой, видно ее голое белое тело, у некоторых мертвых елей ветви в зелени, но это не хвоя, а какие-то мхи и лишайники.

Начался лес из старых берез.

«Такой роскоши я в жизни не видел», — подумал капитан.

Были березы высочайшие, но были и невысокие, но очень толстые, как древние дубы, и стволы их расходились натрое, начетверо. Большие березы росли по две, по три поблизости друг к другу, а между ними — черные ели. Дальше береза пошла еще тучней, с толстой глянцевитой листвой, со старой желто-белой корой в черных мозолях и глубоких морщинах.

Крутая сторона хребта, поросшего этим буйным лесом, была солнечной. Из-за вершин леса показались сопки за Амуром, но пока еще реки не было видно. Она залегла где-то глубоко между теми сопками и горой, на которую подымался капитан.

Вот над обрывом огромное дерево обнажило корни и склонилось к земле: на солнцепеке необычайно рослый, гораздо выше человека — стрельчатый иван-чай с пирамидой розовых цветов. Всюду малинники.

— Вон видать Амур, — приостанавливая оленя, сказал Позь.

Невельской посмотрел направо. Под дальними сопками виднелась яркая полоса просини. Она казалась маленькой среди этой бесконечной, желтовато-зеленой россыпи лесов, между тучных лесистых сопок.

— Вон там Куэгда, — показал Позь.

Но среди этого лесного океана не видно было ни поста, ни флага, ни пушки, ни часового с ружьем. Горсть людей, оставленная капитаном там внизу, где-то затерялась, исчезла. Невольно зашевелились мысли — хватит ли сил все тут сделать?… Ведь страна эта бесконечна, а цель еще далека. «Где-то за этими горами южные гавани, которых я еще и не видел, а я иду не к ним, а в Иски, в Аян, в Иркутск и в Петербург… Боже, какой путь проехать надо туда и обратно, чтобы решать, смею ли я подойти к южным гаваням! Голгофа и крест мой… Но посмотрим, что они теперь со мной сделают, — со злорадством подумал капитан, — они убили бы меня и стерли бы с лица земли мои открытия, но посмотрим, как им это удастся… Вот он, Амур, вот хребты, пустыня… Вот куда мне не дозволено было являться… Это реальная картина. Кто докажет обратное? Да, впрочем, что это я на вершине хребта, как Дон-Кихот!»

Афоня слез с оленя и пил горстями воду из горного ключа. Позь, свесившись с оленя набок и навалившись на костыль, ждал, когда капитан насмотрится.

— Что, Афоня, жарко? — спросил Невельской тунгуса.

— Маленечко…

— А ночью здесь, на хребте, холодно, капитан. Бывают теперь заморозки, — сказал Позь.

Тропа пошла зигзагами вверх. Через некоторое время Позь, показывая рукой вдаль, сказал:

— Смотри!

Очень далеко, между двух сопок, — как натянутая прозрачная голубая занавеска. Это море. Вернее, лиман, великий, как море…

Позь тем временем смотрел вниз.

— Ты погляди, капитан, в свою трубу.

Невельской навел трубу на реку и на язычке суши, торчавшем среди воды, заметил что-то пестрое.

— Неужели флаг виден?

— Конечно! — улыбаясь, ответил Позь. Он своими охотничьими глазами без всякой трубы разглядел флаг на Куэгде.

А занавеска между гор стала синей.

— На лимане ветер подул, — молвил Позь.

Ночевали за перевалом у ручья. Ночью подморозило, и под ногами оленей чуть похрустывало. Видно, смерзся в корку верхний слой мхов. Стояла палатка, горел костер.

«Прекрасный край! — подумал капитан. — Вход в реку отличный, фарватер хорош, — говорил он себе. — Конечно, надо еще измерять. И река — чудо! Лес корабельный, берега высокие, хлеб будет везде расти… Столько здесь рыбы… Климат в тысячу раз лучше, чем на гнилом Охотском побережье».

— Узнай хорошенько нашу жизнь, капитан, — говорил Позь, — тогда поймешь, почему все гиляки хотят, чтобы русские здесь жили.

«А я, кажется, сделал тут то, на что и не рассчитывал!» — думал Невельской. Он опять вспомнил встречу на Тыре, где, сам того не желая, нанес сильный удар по надменной, замкнутой жизни маньчжурских купцов… Он стал думать, что должен посвятить себя этой стране, и даже лучше, что так все получилось. Может быть, вообще не надо ему жениться. «Но не глупо ли, я еду в Иркутск! Когда же доберусь я до Де-Кастри?»

Легли все вместе, прижавшись друг к другу и укрывшись шинелью и куртками Афони и Позя.

«Однако тут сыро и холодно. Это в августе-то такой мороз… Может быть, поэтому и листва такая толстая на березах, как из кожи», — подумал капитан, засыпая.

Утром Невельской вспомнил все происшедшее за последние дни: пост поставлен, река занята, всем об этом объявлено.

Стоял туман между березами, и смутно, на фоне красного гребня солнца, различались в нем рога оленей. Капитан утешал себя, что южней, на берегу моря, которое он сам видел в прошлом году, гораздо удобней жить, центр русской жизни будет там…

Снова поплыли деревья в тумане. Красное солнце закрылось синим бугром сопки.

Туман рассеялся. За голубыми хребтами — красный восход. Небо быстро желтеет. Солнце выходит из-за гор.

Олени вышли на бескрайнюю марь, поросшую редкими мелкими березами. Кругом стояли хребты. В далекой синеве плыли, облака. Где-то за хребтами море, за морем — Сахалин. Цепи хребтов, реки, болота, леса обступили Невельского. «Этот мир велик, а нас горсть, — думал капитан, — и мы должны изучить его. А в Петербурге на шею мне надели гирю. И с этой гирей я должен брести по неведомым землям».

— Капитан, уже ягода есть! — радостно сказал Афоня. Он набрал голубицы в шапку. — Хочешь?

Невельской взял горсть. Холодная ягода освежила горло. Снова началась густая тайга. Олени шли медленно.

— Залив близко, — сказал Позь.

Ехали около обрыва, по берегу тихой речки.

— Тут можно будет и на лошадях ездить со временем, — сказал капитан.

— Дорога горой сухая, — согласился Афоня.

— На море прилив начинается, вода в речке тихо бежит. Скоро остановится, — говорил Позь.

Лес редел. Впереди открылся залив. Олени перешли лужи, забитые гнилой травой, дохлой горбушей и илом. Над долиной речки, на обрыве, — мелкая береза, ольшаник. Устье, как и у всех охотских речек, — заболочено. Не поймешь, где речка кончается, где начинается мелководный залив, всюду трава, лайды, бесконечные протоки.

На возвышенности — несколько юрт. Это зимнее стойбище Иски. Сюда от снежных бурь, от ветров и штормов в тайгу под прикрытие сопок уходят на зиму гиляки. Тут и дров много, и волна не дохлестнет, и пласт льда не накатит с моря и не срежет эти бревенчатые жилища. И звери лесные близко.

— Лучше бы тебе тут дом строить, — сказал Позь.

— Нет, надо, чтобы с моря пост видели…

Капитан въехал на олене на этот островок среди болотистой тайги. Залив стал виден во всю ширь. Ближе к стойбищу он зарастал травой. Это прилив затоплял отмели, болота на берегах и лайды.

По берегу шли двое матросов. Завидев капитана, они подбежали и вытянулись. Оба они с «Охотска».

— Откуда, братцы?

— С Орлова мыса, вашескородие! Гиляки сказывали, рыбы дадут. Так меня урядник послал в деревню.

Радость матросов, казалось, была велика. Они видели капитана на олене, в торбазах и сетке. Они услыхали от него много новостей. Узнали, что товарищи их остались на посту на Амуре. Это казалось трудней и опасней, чем работать в лесу.

— Ну, как там Шестаков? Цел? Маньчжуры не схватили его? — спрашивал один из матросов.

— Места на Амуре охраняет, — отвечал Афоня.