Война за океан

Глава тринадцатая

НОВЫЕ СПУТНИКИ

Вот уж три недели, как ушла шхуна с Муравьевым,

Наступило долгожданное время высоких вод, а шхуны нет, и нет Невельского.

По совету Воронина теперь фрегат ведут не прямо в реку, а по так называемому сахалинскому фарватеру, более глубокому, вдоль берега острова, с тем, чтобы вывести его через весь лиман в Охотское море, а уж оттуда по северному, более изученному фарватеру – в Амур.

В распоряжении Путятина два фрегата, заботиться надо об обоих, хоть разорвись, цели назначены для них совершенно противоположные, и расстояние между ними все увеличивается. «Паллада» движется еле-еле, время идет, парохода нет. Может вообще усесться, да так, что не снимешь.

Муравьев обещания не исполнил. Все сроки прошли, вода спала, а шхуны нет.

Но есть отрада и у адмирала. Перетасовка команд и офицеров на фрегатах идет полным ходом. Бирюлев и Бутаков[116] переведены на «Палладу». На их места отправлены испытанные спутники адмирала: Пещуров[117], Лосев. С «Паллады» на «Диану» пойдут Зеленой[118] и Колокольцов. Сам адмирал дважды ходил на своей синей гичке на «Диану», к мысу Лазарева. Фрегат изготовляется к походу в Японию. Капитан его, Степан Степанович Лесовский[119], старается, и дело у него кипит.

На мысу Лазарева заканчивают печь сухари на все время вояжа. Противника и духа не слышно, не подходил: кажется, кораблей его нет в Японском море.

А шхуны все нет… Уж наступил сентябрь.

… К борту «Паллады» подошла большая гиляцкая лодка.

– Эй, кто там! – крикнули из нее по-русски.

– Что тебе надо? – спросил вахтенный офицер.

– Воронина ли, адмирала ли, ково ли! – сказал гиляк Еткун. – Невельской послал!

– А ну живо подымайся!

Еткун и Араска вскарабкались на палубу.

– Лоцманами послал Невельской! – заявил Араска.

– А где он сам?

– Посел на Миколаевск с бабой вместе, баркасом, потом пароходом придет сюда.

Адмирал слышал этот разговор и поднялся на палубу.

– Шхуна пришла? – спросил он.

– Нету! Маленький пароход придет, больсой труба! А че тебе, адмирал?

– А где же шхуна?

– А церт ево знает, а где схуна!

– Нету схуна! – подтвердил Еткун. – Ево не придет, однако, пропала. Наса встретил Невельского на острове Лангр, он с бабой и с маленьким ребятенком здали, здали схуны и не доздали и ходили на баркасе на новое место.

– Налево посел! Куда тебе таскает? Прямо нельзя, – закричал на Путятина Еткун, – давай налево.

– Слюпка туда гоняй вода мерять. Тут на банка попадес и не слезес. Фрегат не лодка!

Послали шлюпку; оказалось, цепь глубин не прерывается в направлении, указанном Еткуном.

– Невельского наса встретил на море. Он спросил: а как «Паллада»? Наса сказали: его идет! С Лангра видно далеко в тумане фрегат. Ево радовал! Говорил: худо, схуна нет, велел наса на Лангре здать, когда ево пойдет сюда обратно маленьким пароходом. А наса не здал, посел сам! Це ево, долго мозет ходит? А надо судно скорей таскать.

При всей своей бесцеремонности гиляки Еткун и Араска сразу зарекомендовали себя нужными и даже незаменимыми людьми.

– А Невельской придет на Лангр и спохватится, куда вы исчезли?

– Ни церта! – с невозмутимым видом отвечал Еткун.

– Тебе адмирал? Хоросо! – похвалил Путятина Араска.

– Дети! – сказал с ласковой снисходительностью адмирал.

Путятин спросил гиляков, не хотят ли они креститься.

– Давай! – охотно ответил Араска. – Рубаха есть?

– Мозно! – ответил и Еткун. Он уж один раз крестился, но не хотел отставать от товарища, если дадут рубаху.

Гиляки объяснили, что знают все мели и каналы в лимане, приходится бить тут зверей, поэтому известно, когда вода большая, а когда маленькая, куда загонять белух перед отливом, где ловить рыбу, у каждой рыбы своя дорога.

– Наса коронный лоцман! – заявил Араска.

– Откуда ты знаешь, что бывает коронный лоцман?

– Моя схуна «Восток» сюда прослый год таскали, и Корсаков как раз сказал: моя коронный лоцман!

Все расхохотались.

Шлюпка пришла с промера. Вернулся Воронин. Он шел вдоль берега Сахалина, проверяя карту своей прежней описи.

– Вот наса приятель! – сказал Араска, и гиляки стали обнимать и целовать Воронина в щеки.

С юга шла шлюпка. Это – с «Дианы», одна из тех, что ходит к мысу Лазарева и на фрегат.

По трапу взбежал лейтенант Можайский[120] – рослый, быстрый и проворный офицер, с короткими темными усами, с сосредоточенным и серьезным и в то же время шутливым выражением лица, как будто он что-то собирается рассказать необычайно занятное.

Можайский болезненно горячо любит своего брата Николая, который пошел в эти же моря на «Авроре». Александр за ним отправился на «Диане».

Что сейчас с Колей? Вопрос этот очень тревожит Можайского. «Аврора», видимо, на Камчатке, но положительных сведений об этом нет никаких. Горько на душе. Можайский пошел в плавание из-за него и еще из желания видеть новые страны.

О Можайском известно, что никто не хочет жить с ним в каюте. Он всегда перепачканный, пахнет от него какой-то «химией». Он возится со всевозможными составами и банками. Однажды в плавании у него что-то вспыхнуло, он выскочил опаленный и закричал: «Воды! Сашка, воды, горю! Или песка…» Офицеры перепугались, по фрегату чуть ли не объявили пожарную тревогу. Можайского окатили водой.

– Не горишь, Александр? – спросил его сейчас с улыбкой вахтенный офицер из переведенных с «Дианы».

– Сейчас загорюсь! – бойко ответил лейтенант. – Где адмирал? Необходимо его видеть.

– Прибыл лейтенант Можайский, предлагает подвести под фрегат полые ящики из листового железа, – доложили адмиралу.

Путятин пригласил офицера. Он слышал о нем. Известно, что Можайский изобретает какую-то особую бомбу и хочет испытать ее, к ужасу товарищей, опасающихся, что орудие разорвет. Адмирал назначил Можайского в Японскую экспедицию и желал с ним познакомиться. Говорят, он рисует отлично, и этим будет тоже полезен.

Путятин с интересом взглянул, когда в каюту вошел очень молодой, краснощекий, высокий офицер. В руках у него папка с чертежами, которые он живо стал раскладывать. Держит большой карандаш на чертеже, уверенно и спокойно рассказывает, чувствуется воодушевление, любовь к делу, привычка к труду и дисциплине. И темперамент: вспыхнул и стал как нарумяненная девица.

– Средство несовершенное, ваше превосходительство, – говорил он, – но до некоторой степени облегчит проводку судна…

Адмирал вызвал капитана и Посьета, обсудили, потом попросил Можайского показать рисунки. Немедленно появился альбом с видами мыса Лазарева и с разными сценами матросской жизни. Не первой руки художник, но схвачено верно. «Такой как раз и нужен», – решил адмирал. Как изобретатель он, может быть, ничего нового не придумает, но как рисовальщик пригодится.

«Ну не беда», – подумал Можайский. Спорить с адмиралом прежде времени он не желал. Ему очень хотелось в Японию.

Но когда разговор закончился и Можайский вышел, замечания адмирала показались ему обидными. «Однако он понтоны согласился под фрегат подвести!»

На следующий день на фрегате застучали. Из запасов листового железа делали огромные ящики. Судно как бы превратилось в плавучую кузницу.

Фрегат не двигался. Вода малая, шлюпки пошли на промер с Араской и Ворониным. Еткун отдыхает. Он сидит на баке на корточках и курит трубку.

Подсел Можайский. Они уже успели сдружиться. Еткун покосился, сверкнули черные прорези его глаз,

– Ты что злой?

– Адмирал крестить хотел, а рубаха не дает. Говорит, кто бога любит, даром крестить надо. Ево сибко цестный.