Война за океан

Невельской не стал спорить, ответил, что если бы не Муравьев, то и его бы ноги тут не было, ушел бы давно, бросил бы все.

Римский рассмеялся. Часто Геннадий Иванович высказывал мнения совершенно неожиданные. А только что бранил Муравьева.

Как ожидал Воин Андреевич, так все и было. Вечер прекрасный, дружеская беседа льется. Геннадий Иванович в хорошем настроении и так и сыплет оригинальными суждениями.

Как часто бывает, привыкая к товарищу, да еще зная его чуть ли не с детских лет, видишь в нем великого остряка и оригинала-чудака. Любят такого и ценят в обществе, но не подозревают даже, каков талант этого привычного, своего человека. Скажи обществу, что это великий человек, – друзья его удивятся, может быть, даже обидятся.

– А где же госпожа Бачманова теперь, Екатерина Ивановна? – спросил Корсаков, улучив удобный миг.

– Елизавета Осиповна отправилась к супругу в Де-Кастри, – отвечала Невельская.

– Когда я на промере глубин был в лимане с Путятиным, – сказал Невельской, – он мне жаловался, что ему в шторм скучно без отрадной душеспасительной беседы с православным священником. Я стал уверять его, что в одной из южных гаваней есть остатки православного храма!

– Что же делать?

– Да я бы мог сейчас, зимой туда на собаках экспедицию послать. Но…

Говорили, что распределяются роли «Ревизора», будет спектакль, и Елизавета Осиповна приедет на праздники из Де-Кастри играть жену городничего.

Утром за этим же большим столом, в большой светлой комнате с тремя обмерзшими солнечными окнами, Римский пил с Невельскими кофе со свежим молоком, поиграл с их маленькой дочкой Ольгой, подбрасывая ее, сидя на стуле.

Подали собак. Екатерина Ивановна просила приехать на рождество, обещая спектакль, танцы и катанье.

– Кланяйтесь нашей косе, – тихо и, как показалось Римскому, с горечью сказала она на прощанье.

Невельской подарил Римскому огромную доху из овчин.

– Чтобы приезжали к нам почаще!

Воин Андреевич закутался, уселся в нарты. Чумбока вез его. Гольд в тулупе с остолом в руках. Собаки помчались.

– И тебе на Японии был? – спросил гольд.

– Был, брат!

– Моя тоже был, на японской рыбалке работал, давно! Невельского еще не было.

Заехали в тайгу. Дорога накатана. Чумбока вдруг придержал собак и как бы со страхом осмотрелся по сторонам.

– Ниче не слыхал?

– Нет.

Чумбока подождал некоторое время.

– Я тоже ниче! – наконец спокойно сказал он и тронул собак.

Невельской предупредил Воина Андреевича, что проводник вполне надежный и бывалый.

– Моя тоже есть оружье! – сказал Чумбока. – Есть пистолет, и вот ружье привязано. Если нападают – стреляем!

– Кто же может напасть?..

– А черт ни знает! Тибе держи пистолет близко. Смотри хорошо, не спи! И как раз быстро приедем.

Римский озаботился. «Неужели может быть какая-то опасность?» – подумал он. Ему не верилось. Но он невольно насторожился и не сомкнул глаз всю дорогу.

До косы доехали благополучно. Нога приходилось держать на полозьях нарт. С непривычки они одеревенели. Чумбока помог подняться и сказал серьезно:

– Морем ходить умеешь, а тайгой еще трудней!

Чумбока взял на плечо мешок со свежемороженой рыбой.

Пошли в казарму. Вейрих, оказывается, уехал, гиляки уже узнали, что появился русский доктор, и пригласили его в стойбище.

– Он теперь начнет ездить тут на визиты! – сказал инженер Зарубин.

Пока приводили в порядок заброшенный и промерзший флигель, Римский расположился в казарме.

Большой стол вымыт и выскоблен добела, как и пол, и нары, и табуретки. В углу у огромной печи сушится обувь. У плиты хлопочет Алена, снявшая сегодня свою черную шаль. Ее светлая небольшая голова открыта. Лицо сильное, красивое. Ребятишки ее здесь же, на нарах. Она живет в соседней казарме, выстроенной для семейных, но почти весь день проводит здесь. Она как хозяйка в этой чистой казарме. Опять печет лепешки.

… Вечер. В казарме тепло. Римский сидит с дневником у конца стола на табуретке, снявши обувь и мундир. На сегодня все распоряжения отданы. Вейрих и Зарубин уже спят. Завтра инженер поедет в Николаевск там его ждут Невельские и Сгибневы.

Казак и двое матросов из экипажа шхуны обуваются в сухие валенки у печи. Надели полушубки и дохи, взяли ружья.

Подошел боцман Козлов, и Корсакову слышно было, как он сказал:

– Не зевать, ребята, время военное!

Боцман повел караул в обмерзшую дверь. На нарах вполголоса разговаривали.

В январе море замерзло, и Римский с матросами и казаками ходил по ледяной степи охотиться на тюленей. В хорошую погоду они выползали из пропарин.

«Словом, я переживаю все заново, за Невельского, – думал Римский, поражаясь своему здоровью. – Все, кроме семейного счастья! Неужели вечно будет моей семьей мой экипаж?»

На шхуне «Восток» мачты обмерзли и белы… Море вдали не замерзло; кажется, там темный берег и в нем странно сияет очень яркое отражение солнца.

Вейрих опять в отъезде, лечит гиляков, нашел тут какие-то новые, не известные никому болезни. Завтра Воин Андреевич едет в Николаевск.

В казарме все спали глубоким сном, когда матрос Васильев при свете лучины стал тесать щепы из высохшего у горячей печи полена. Казак Аносов слез с нар, надел торбаса и накинул тулуп. Теперь он возит воду с реки Иски. Стукнула дужка ведра. Это в казарму пришла Алена. Слышно, как она подняла деревянную крышку у кадушки и зачерпнула воду, как капли с ведра капали в кадку. Зашлепали босые ноги по полу. Вода хлынула в котел. Вскоре лучины с треском занялись в печи. С нар сполз Чумбока.

– Че, утро? – спросил он. – Капитан, пора ехать! Пистолеты заряжай!

– Не пугай! – весело отозвался Римский-Корсаков.

Доктор спал крепко. И он и Римский в сильные морозы ночевали в казарме. Дверь открылась. Вошла маленькая дочка Калашниковой.

– Ну, пришла? – спросил ее Васильев.

– Мамке помогать! – бойко ответила девочка.

Стали один за другим соскакивать с нар матросы. Завтракали за большим столом. Потом боцман Козлов приказал строиться. Вышел Аносов, черноватый, с бороденкой клином, обмерзшей, как сосулька. Кажется, что казак засунул подбородок до самых губ в хрустальный бокал.

– Воды привез! Пейте, ребята, на здоровье! Хорошая водица! – сказал он и стал раздеваться.

Алена подала ему на стол мутовку с кашей.

– Стройсь! – раздалась на улице команда младшего унтер-офицера. Матросы идут сегодня в лес рубить дрова.

Алена подошла к капитану, подала узелок в чистом платке.

– Воин Андреевич, будьте добры, отвезите от меня пирог Екатерине Ивановне, – сказала она. – А вот это вам, на дорогу!

– Спасибо тебе, красавица! – ответил Римский-Корсаков.

Через полчаса нарты уже мчали его по заливу. Горы с лесом надвигались с обеих сторон. В разлоге у подошвы их дымились трубы из полых деревьев в гиляцком зимнем стойбище.

Невельские за большим столом угощали вином и сладостями двух китайских купцов. Геннадий Иванович рекомендовал гостей как старых своих знакомых и приятелей, с которыми он впервые встретился на Тыре.

– Че, ваша англичанина победила? – сияя, спросил Римского-Корсакова толстощекий Тин Фа. – Наша слыхала! Кругом слыхала!

– Наш генерал очень доволен, – говорил другой купец, Ургэн, высокий, в черной одежде, похожий на ученого, каких Римский видел в Шанхае.

Зима быстро проходила.

Еще летом и осенью к устью Амура в залив Счастья один за другим приходили компанейские транспорты из Аяна и Охотска. Из этих городков вывозилось компанейское имущество, товары, меха, оборудование мастерских, мебель и сундуки чиновников. Оказалось, что в маленьком Аяне были огромные запасы продовольствия. Бочки с маслом стояли там годами, в то время когда годами же Амурская экспедиция голодала. Но теперь ждали врага и боялись, что он все захватит, явившись весной с кораблями. Все обнаружилось. Настоящие богатства стали видны лишь во время эвакуации.