Война за океан

Когда муж найдет средство разорвать путы, наложенные Петербургом на его руки[5], он откроет их. Он говорит, что со временем там будут цветущие города и отличные порты, там теплей и людям удобно жить. Туда явятся к нам все флаги со всего мира по океану. Именно о тех далеких бухтах, которые почти не замерзают, рассказывает сейчас Ездонок. Поэтому так светел взгляд мужа и он так бережно берет куски бересты из рук старика.

Да, у экспедиции есть цели дальние, только достигнув которых муж сможет считать свое дело исполненным. Он говорит: в будущем Сибирь – не ледяной мешок, не каторга, не проклятая страна, а преобразованный трудом и наукой цветущий край, преисполненный благами жизни, заселенный сотнями миллионов людей. Во льдах и снегах, в самом гнилом и туманном месте Охотского моря, где его держали петербургские чиновники, он мечтает и трудится для будущего. Одновременно экспедиция достигает целей ближних, не менее важных и кладущих основу для достижения целей дальних.

В то время как на посту стараются сберечь людей и установить доброе соседство с гиляками, лучшие офицеры и служащие экспедиции – ее цвет и надежда – стремятся к этим целям. В чудовищные морозы они бредут среди лесов и снегов, по горам и замерзшим рекам, чтобы совершить необходимые открытия. С ними смелые проводники – казаки, уроженцы Охотского побережья и преданные туземцы. Каждая экспедиция из двух-трех человек. Описываются реки. Ищутся пути по краю, идет торговля.

Ездонок поманил Катю, показал на свою трубку и на опустевшую коробку табаку. Катя принесла другую коробку, раскрыла и набила старику трубку. Ездонок в знак благодарности потрепал своей тяжелой рукой маленькое плечо хозяйки.

Вошла Дуняша с блюдом горячих лепешек. Это любимое кушанье гиляков. Берестяные карты убрали. Появился горячий чай. Разговор переменился.

– Я очень рад, что ты зашел, – обратился капитан к Таркуну. – Откуда ты, из какой деревни?

Молодой гиляк широко улыбнулся и подсел поближе. Оказавшись рядом с Катей, он покосился на цветы, украшавшие ее платье, почувствовал запах цветов. Но не может быть сейчас цветов. Это все так сделано, и даже запах русские подделали.

Гиляк ответил Невельскому, что живет на острове Лангр, неподалеку, объяснил, что от материка идет эта длинная песчаная коса, где стоит пост, потом узкий пролив и очень длинный узкий остров Удд, как продолжение косы, потом опять пролив и остров Лангр в лимане реки. Невельской это сам знал. Таркун снова посмотрел на цветы на платье.

Екатерина Ивановна заметила его любопытство и спросила:

– У тебя есть жена?

Питкен перевел.

– Да, есть жена, – ответил Таркун.

– А ты любишь свою жену? Она красивая? – чуть клонясь к Таркуну, вдруг спросила Катя на чистом гиляцком языке.

Гиляки остолбенели. Старый Ездонок закашлялся, как бы поперхнувшись. Таркун был поражен и вытаращил глаза, морща лоб. Катя смотрела ожидающе, а глаза ее цвета морской воды становились все нежней и мягче, но, кажется, это притворство, она подсмеивалась над мужчиной.

– Красивая! – гордо ответил Таркун. Его открытое и смелое лицо вспыхнуло; оно понравилось Кате выражением достоинства.

– Но почему не скажешь, любишь ли ее?

– Конечно люблю! – решительно ответил гиляк, зная, что позорит себя перед стариками.

– Тогда возьми для нее вот это. – Маленькие руки Кати быстро откололи одну из веток искусственной сирени, что присланы были фирмой Герлен в Иркутск из Парижа еще к прошлому осеннему сезону вместе с платьями, тафтой и выкройками.

Таркун взял цветы на обе полураскрытые ладони, но смотрел не на цветы, а на Катю.

– Почему ты не привез свою жену? Разве вы не берете с собой жен, когда едете в гости? – продолжала Катя, с трудом подбирая слова и обегая взглядом стариков, как бы приглашая их участвовать в разговоре. Но это был солидный народ, что-то вроде отставных генералов, уволенных с мундиром и пенсией.

– Берем! – неохотно ответил Ездонок.

– Конечно берем! – выручая мрачных деловых людей, сказал Таркун.

– Ведь ей скучно без тебя. Она красивая и тебя любит, – продолжала Катя по-гиляцки. – Не правда ли? В следующий раз, прошу тебя, привези ее с собой, – добавила она по-русски, и Питкен снова все перевел.

… Было поздно, когда гиляки дружески простились, обнимая и целуя хозяина и хозяйку.

За окнами был ветер. Стужа на дворе все сильней. Дуняша только что закрыла печи, и от них пышет жаром. Девушка укладывалась на кухне, на кровати за пологом. Под окнами ходил часовой.

– А в Петербурге сегодня парад, балы, торжество! – сказал Невельской, проверяя на ночь свои пистолеты. – А ты, мой друг, подавала чай моим приятелям и набивала гиляцкие трубки!

Но Екатерина Ивановна счастлива и не скучает о далеких балах.

Жизнь гиляков ужасна! Она уже рассказывала мужу, что у гилячек бывают странные обычаи. Оказывается, женщины в казарме давно знают об этом. Второго мужа гилячек они называют «половинщиком». Говорят, что этот же обычай знаком им прежде, он существует у народов Охотского побережья и на Аляске.

У жены гиляка Питкена половинщик – брат мужа. К одному из гиляков напрашивался в половинщики казак Андриан Кузнецов, обещая построить избу.

Геннадий Иванович тоже слыхал что-то подобное от миссионера Иннокентия, когда встречал его в Аяне.

А из казармы доносится пение хора. Там женщины одеты празднично, в белоснежных платочках… Прибежала худая веселая Матрена Парфентьева в платке. Она в сарафане с расшитыми белыми рукавами и нарумянена. Стала рассказывать, что гиляки пришли от капитана очень довольные и гуляют, а Иван Подобин учит Ездонока танцевать камаринского, и вся казарма помирает со смеху.

– Идем, Катя, посмотришь! Да и сама спляшешь.

Через некоторое время в обмерзшую дверь вошла Алена Калашникова, румяная, в седых висках и ресницах: видно, надышалась на морозе. Она под пуховой шалью, в красном сарафане.

– Катя, идем! – сияя от радости, сказала она. – Да и вы, Геннадий Иванович, погуляете с нами в праздник. Закрывай избу, айда, – сказала она Дуняше, – споете с Иваном-то, Геннадий Иванович, порадуйте команду… Да и на кадрель нам кавалеров не хватает! – бойко глянула она на капитана.

Геннадий Иванович и сам не прочь был. Он живо накинул полушубок. Кадриль так кадриль!

– Айда, Алена, да зови Харитину Михайловну.

За дверью кто-то говорил с часовым, видно провожатый Алены, вот и надышалась она, что ресницы закуржавели…

Утром гиляки разъезжались.

– А ты тут один хозяин или еще, кроме тебя, есть купцы? – спросил старый Ездонок у Невельского.

– Тут все купцы. Мы торгуем порознь. Но товар держим вместе, – ответил Невельской.

– А-а! Ну это хорошо!

Глава третья

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЧИХАЧЕВА

– Николай Матвеевич приехали, – всплеснув руками, воскликнула на кухне Дуняша. – И Алексей Петрович с ними! И Афоня! Все живы-здоровы!

Екатерина Ивановна кинулась к протаявшему на солнце кружку на окне. Невельской схватил шапку и выскочил на мороз. Вскоре он вернулся с приехавшими.

– Здравствуйте, Екатерина Ивановна… – говорил, энергично поворачиваясь всем корпусом, высокий бородатый худой юноша офицер. Нос у него прямой, немного вверх, от этого выражение лица несколько гордое и заносчивое. Губы детские, пухлые, голову он держит гордо. Приказчик Березин живо скинул доху, а Чихачев не мог.

Дуняша стала помогать Николаю Матвеевичу раздеваться, стаскивала узкие, заиндевевшие, словно приросшие, рукава тулупа. Геннадий Иванович отдавал распоряжение унтер-офицеру и приказчику Боурову принять привезенные меха и устроить каюров.

– Простите… Я сам… – сказал Николай Матвеевич, заметив, что Екатерина Ивановна хочет помочь. Не позволяя ей принять тулуп, Николай Матвеевич положил его на руки служанке.

Мичман Николай Матвеевич Чихачев, рослый, пышущий здоровьем, осенью поступил в экспедицию с крейсера «Оливуца». Сейчас он заметно осунулся, лицо обросло густой темной бородой и пожелтело, щеки запали. Его синие, когда-то веселые глаза кажутся больными, куртка на нем висит как на вешалке. Входя в комнату, он стал неловко расстегивать сумку одеревеневшими от холода руками. Его спутник Алексей Петрович Березин мало переменился. Только лицо в светлой бороде опухло и почернело. Это от морозов или, быть может, от копоти очагов и костров.