Война за океан

Из Франции Муравьев собирался в Англию, но ждал, когда закончатся каникулы и вновь соберется английский парламент.

«Путешествие рассеивает меня, заставляет забыть служебные неприятности и оставляет лишь необходимое для службы, то есть твердое намерение употребить все силы на пользу государя», – так писал он Мише Корсакову, в каждом письме подчеркивая свою глубокую ненависть к англичанам и на всякий случай верность престолу, хотя в то же время Муравьев интересовался, что делают русские эмигранты-революционеры и как предполагают они изменить политический строй в России, как хотят сбросить крепостное право и какие силы придут к власти, если в России рухнет монархия.

Но сильнее всего его беспокоили и интересовали англичане. И он поехал в Англию, желая видеть эту страну и все, что там происходит. К тому же у него были некоторые особые намерения.

На берегу Темзы недавно построено новое великолепное здание парламента. Муравьев любил слушать бой часов на его огромной стрельчатой башне. Многое нравилось ему в этом городе. Да, здание парламента с белокаменными украшениями и множеством лепки между стрельчатых окон было величественным и отлично выражало дух мировой империи.

В городе строилось много зданий. Все подчеркнуто нарядные, с украшениями и колоннами. В архитектуре этих вычурных домов как бы выражалась надменность и властность господствующего класса страны, его претензии на мировое владычество. Этот стиль как-то не соответствовал тому отважному, честному и прямому характеру английского человека, что рисовали Диккенс, Теккерей, Вальтер Скотт. Их герои тоже англичане, но они просты, естественны в своих чувствах и благородны в поступках. Казалось бы, такой же должна быть и архитектура в столице великого народа. Но это были какие-то холодные и гордые дома, в которых жили подобные же люди. Честная английская литература низводила их с пьедестала, сомневалась в их достоинстве, возбуждая в народе отвращение к ним. На другой почве, но примерно то же, что и в России, у них только все более осознанно! Хотя и у нас знают, кому и за что подпустить красного петуха!

С архитектурой города необычайно гармонировал памятник Нельсону[60]. Колонна в самом деле грандиозна. На ней, как новый бог, стоял Нельсон. Но это был не бог и не мифический герой, а совершенно реальный английский адмирал, в современном мундире. Он как бы поднят на недосягаемую высоту. Этот памятник символизировал морское могущество державы. В нем слава и честь Англии – хвала и память морскому герою, угроза врагам на морях, призыв к нации владеть миром. В этом городе как бы чувствовалось дыхание всего мира. И не только потому, что на Темзе была масса кораблей, а в доках кипела работа. Нет, сам Лондон был мировым городом – воплощением гордости и могущества империи, и Муравьев, стоя перед памятником Нельсону, чувствовал, что не только изучает англичан, но и завидует им.

Муравьев – невысок, невзрачен в штатской одежде, но в его взоре необыкновенная живость. Никто, конечно, не чувствует в этом невзрачном человеке необычайную силу, которая в нем кипит. А ведь во власти Муравьева огромный край, в его распоряжении смелые люди. Они исполняют сложные и трудные предприятия. Еще настанет время, и Муравьев выведет Россию на берега Восточного океана во всем ее величии.

На Темзе большая вода. С моря ветер, и между берегов, высоко взятых в камень, река вздулась. Едва заметно течение, а за рекой, вдали, все в дыму. Там темные дома и трубы фабричных зданий.

В городе много бедноты, уставших пожилых и молодых, плохо одетых людей. Мимо них спокойно проходят из экипажей в роскошные подъезды деловые люди. Казалось, они очень спокойно относятся к тому, что в народе много бедняков. Странно… Кажется, что все захваты и торговля ведутся во имя величия нации…

Муравьев побывал в парламенте. Депутаты судили о деятельности правительства резко, независимо, самоуверенно, а некоторые – нагло. Говорили о восточных делах. Собрание дышало ненавистью к России. В парламенте эти спокойные и надменные люди оживали, временами стоял крик.

Муравьев полагал, что надо учиться у англичан не только умению вести политические интриги и дискуссии, но главное – противостоять их политике их же средствами.

Иногда ему жаль было, что англичане не знают и не понимают того, что происходит в России. Но убеждать некогда. Гроза надвигалась, и нельзя раздумывать. Он покидал Англию с чувством глубокого презрения к русскому правительству, которое не видит огромных сил своего народа. Здесь приведены в действие все ресурсы, все возбуждено, обучено, каждому дано дело. А Россия мирная, сонная, но в ней силы в тысячу раз больше. Кто видел русского в поле, в море, в бою или в тайге, тот знает, какая сила в нем. Пока что русские видны лишь в миг опасности, когда поднимаются по приказу. «Нам войн не надо, но если царь повелит…» Было горько за то положение, в котором находится Россия, но приятно сознавать, что будущее за нами.

Эти мысли, родившиеся у Нельсоновской колонны и на заседаниях парламента, не оставляли Муравьева и у берегов Байкала. По пути к Кяхте, а оттуда к Шилке он часто думал о том, что отрубит когти врага на берегу Тихого океана, нежданно и негаданно явив врагу силу сибирских батальонов. Он даст врагу кровавый бой!

Стало светлее. Подул ветер. Огромная береза проплыла над каретой, а над ней быстро неслись золотистые облака в синем предрассветном небе.

В Англии Муравьев был недолго, но он успел схватить живым своим умом многое. Англичане весьма интересуются не только делами на Ближнем Востоке, но и тем, что происходит на Тихом океане. Они широко осведомлены обо всем, что делается на всех морях.

В Лондоне Муравьев узнал, что Хилль благополучно вернулся в Англию и пишет книгу о Восточной Сибири.

– У них даже шпионы книги пишут, поди попробуй придерись к нему! – говорил он жене. – Докажи, что он шпион!

Муравьев понимал, что Хилль по-своему действовал очень добросовестно. Он – трудолюбивый шпион, а не шпион-чиновник, который, чуть найдет «крамолу», сразу сделает донос! И все! Хилль прожил в Иркутске почти полгода, сжился с обществом, присмотрелся ко всему, проехал в Охотск и тоже действовал не торопясь, заводя знакомства. Потом жил на Камчатке. Конечно, англичане получили от него обстоятельную информацию.

В одном из лондонских журналов Муравьев прочел отрывки из книги Хилля. Почувствовалось, что Хилль как бы понимает величие России и ее народа. Ни одной насмешки над русскими, с искренним уважением описан Муравьев. Но Хилль подчеркнул, что канцлер России Нессельроде депешу с приказанием губернатору Восточной Сибири оказывать Хиллю всяческое содействие прислал не самому губернатору, а ему, английскому путешественнику, на почту, в Иркутск.

И очень метко сказано об офицерах в Охотске; это он о болтуне Лярском, и Поплонском, и Гаврилове, Григорьеве, но не называл фамилий. Что строят фантастические планы, а сами пьют, и что вряд ли русские разовьются, если будут так пьянствовать.

Метко! Муравьев сам это знал и разогнал давно эту компанию.

Как оказалось, Хилль даже прочитал в Лондоне публичную лекцию о Восточной Сибири.

Муравьев решил встретиться с Хиллем, тем более тот в свое время говорил, что рад был бы видеть его у себя в Лондоне. Конечно, Хилль о своих намерениях не проболтается. Он будет продолжать выдавать себя за писателя и исследователя, но Муравьев недаром держал под своим наблюдением полтораста важнейших государственных преступников. У него выработалась особая наблюдательность. «С Бестужевым[61] и Трубецким справляюсь прекрасно, другом их и покровителем считаюсь! Неужто с англичанином сплохую? Эти декабристы опасней любого из них!» – рассуждал он.

В штатском платье, легкий, сытый, оживленный, радующийся встрече, Муравьев явился к Хиллю. Вообще Николай Николаевич чувствовал себя в Лондоне как рыба в воде.