Война за океан

На транспаранте среди огней и цветов с большим умением и вкусом нарисован рыцарь. Он стоит на стрелке, где сливаются Аргунь и Шилка. В руках – щит и меч. Тут же нарисовано устье Амура, в воздухе – орлы, в море – киты, тут же соболи и тайга.

Да, по всем признакам, сплав готовили основательно.

На пирамиде позолоченными буквами написано, когда и какие важнейшие исторические события произошли на Амуре. Миша, неотступно следовавший за генералом, как бы невзначай обмолвился: «В ваше царствование…», но поперхнулся и тут же поправился…

Среди людей, устроивших этот праздник, были весьма образованные люди, дельные, годами трудившиеся, готовившие сплав, инженеры, офицеры, моряки, люди честные, многие из них с развитым вкусом, но в ожидании прибытия Муравьева все, видно, как ополоумели и подчинились привычке безропотно раболепствовать и подчиняться. Здесь чествовали Муравьева, как государя.

Но вот и щит с вензелем государя. Тут выстроены войска, народ кричит «ура». Вспыхнули, засверкали, заискрились бенгальские огни…

Хор каторжников, одетых в яркие рубахи и щапки, чтобы не видно было бритых голов, запел:

Как за Шилкой за рекой

В деревушке грязной

Собрался народ толпой,

И народ все разный…

… Тут складские торгаши

С ихними женами…

К Муравьеву подвели высокого седого казака. Генерал узнал его, эта Карп Бердышов.

– Карп Иванович! – воскликнул генерал. – Я рад тебе, братец.

– Здравия желаю, ваше высокопревосходительство.

– Что ты тут делаешь?

– Да вот стараюсь.

– Это ты наш корабельный плотник?

– Как же, я сызмальства с отцом лодки делаю.

Карпа из родной деревни, едва он туда явился на побывку, атаман взял с собой на праздник.

– Я очень рад, – сказал Муравьев, – да почему же ты не с войском?

«Вот не было печали, – подумал Карп, – а ну как заставят».

– Годами вышел, ваше высокопревосходительство.

– Недолго исправить беду. Я скажу только, и выдадим форму, и чин урядника получишь. Год-два прослужишь, – громко говорил Муравьев, чтобы слышали столпившиеся вокруг простолюдины. – Проведешь сплавы, и сделаю тебя офицером. Для меня ведь нет разницы – простой народ или благородный.

– Премного благодарен, да здоровье не то. Теперь молодые пойдут со сплавом. Они и обучены, как воду мерять. А ведь наш стариковский промер какой – шест и все. Сын у меня в казачьем батальоне. Только что взят, от хозяйства оторван. Сплавщиками идут амурцы Алексей Бердышов и Маркешка Хабаров, ведь вы их знаете, ваше высокопревосходительство.

Муравьев вспомнил Алексея Бердышова. Вспомнил он и невысокого Маркешку, которого когда-то возили в деревянной клетке на верблюде через всю Монголию из Китая, куда он попал после того, как был захвачен маньчжурами на Амуре в плен,

– Да я вас всех тут знаю! А тебе, братец Карп, очень благодарен. Ты лучший плотник… Будешь награжден! Я всегда отмечаю лучших.

Муравьев обнял и поцеловал при всех Карпа.

– Я очень рад, что Бердышов и Хабаров послужат у меня сплавщиками. – И подумал: «Хабаров! Одна фамилия чего стоит! Жаль только, что казачишка годен под стол пешком ходить. Лучше бы уж Карп был Хабаровым, тогда бы я его обязательно взял с собой, каким бы ни был его возраст». – А у тебя, братец, мать не урожденная Хабаровых? – спросил он,

– Никак нет. Она – Косых, – со страхом ответил Бердышов, до привычке опасаясь подвоха со стороны начальства.

А по ночной реке уже поплыли лодки с фейерверками.

Наутро снова служили молебен. Потом стальная щетина штыков потоками полилась на суда. Войска грузились на баржи. Опять раздался звон колоколов. Икону Албазинской божьей матери провезли перед строем кораблей. Священники, стоя на баркасах, святили суда и кропили их святой водой. Муравьев на берегу принял благословение и поцеловал крест. После этого он явился на свое судно и приказал отваливать.

Стали поднимать якоря и отдавать концы. Оркестр грянул «Боже, царя храни». Сплав тронулся. На переднем судне на мачте полоскался генеральский флаг.

Новая эра в истории наступила. Сплав пошел. Муравьев на лодке отправился по баржам. Поднявшись на головное судно, он увидел маленького смуглого казака.

– Эх, братец, так это ты?

– Здравия желаю! – отчеканил Маркешка.

– Э-э, брат, я тебя знаю. Ты Хабаров. В Цурухайтуе рассказывали мне, как ездил в ящике по Китаю.

– Точно так, ваше высокопревосходительство!

– Я слышал, тебе славно жилось с тех пор. Почет был.

– Как же, ваше высокопревосходительство! Даже шибко!

– Ну вот видишь! А теперь вместе с тобой идем по Амуру. Ты потомок Хабарова. И я, губернатор, горжусь тем, что ты у меня на сплаве. Я возьму тебя своим проводником.

– Премного благодарен, ваше…

– Вы все такие же молодцы! – громко обратился генерал к товарищам Маркешки.

– Здравия желаем…

– А. как я? Постарел? – спросил генерал у Маркешки, помня, что тот за словом в карман не полезет.

– Нет, шибко молодой! Девки еще полюбят.

– А ружья делаешь?

– Нет, запрещено, ваше высокопревосходительство.

– Как же так ружья делать запретили? Кто посмел? Я разрешаю. Делай.

Тут Маркешка, вопреки уставу, развел руками и поглядел по сторонам, как бы показывая, что о чем же, мол, толковать.

– Вернешься и делай ружья, – продолжал губернатор. – Записку дам.

– Рад стараться, – ответил Маркешка.

– А видишь, я слово сдержал, идем на Амур. Какой флот построили! – с гордостью показал генерал на двигающиеся караваны судов. – Возьму тебя на свое судно!

… Казаки, отправляясь на сплав, преследовали и собственную выгоду. Пока на Шилке гремели выстрелы и толпа кричала «ура», они запасались товаром для мены с гиляками и тайком погрузили все, что можно было. Алешка набрал всякой всячины. «Вот герой, – думал Маркешка, – казак так и есть казак».

К вечеру прибыли в Усть-Стрелку. На губернаторское судно поднялся Казакевич – плотный, коренастый, со светлыми усами и с усталым независимым взглядом. Он проклинал в душе Усть-Стрелку, в которой столько бестолочи, и с радостью покидал эти каторжные места. Три года прошли тут. Он жил как простолюдин, возился с неумелыми людьми, обучал их всему. Это он устроил празднество, чтобы порадовать губернатора, народ и самого себя.

Он доложил Муравьеву, что все благополучно, промеры произведены. Лодки с проводниками пойдут вперед. На другой день в два часа утра суда тронулись. Трубачи заиграли гимн. На всех судах стальная щетина штыков. На берегу толпа, там снимали шапки и крестились.

Складские торгаши с женами на собственных лодках нагрянули сюда. У некоторых с собой прихвачен товар. Все завидуют двум иркутским фирмам купцов Кузнецовых и Трапезниковых, которые по совету Муравьева и Сукачева снарядили со сплавом лавки-баркасы.

… Карп Бердышов с сынишкой Ванькой провожали сплав взорами.

– Вот наши-то купцы глядят завидущими глазами, – говорил отец. – Их бы на Амур пустить, вот бы зацаревали. Там раздолье и соболей дивно.

Ванька – парнишка острый и смышленый. Он уж давно приглядывался, как все собираются. Он и сейчас мотал на ус слова отца. Он сам с завистью смотрел на молодых парней – иркутских приказчиков, проплывавших мимо на лавках-баркасах.

– Эх, диво! – восклицал мальчик. – А ведь дядя Алеша говорил, что на Амур и на лодке можно сплыть.

– Вот подрастешь и узнаешь, каково это! Легко сказать! – отвечал отец.

«А вот подрасту, тятя, так увидишь», – думал Ванька.

На берегу Любава плакала, глядя на судно, где в ряду казаков исчез ее любимый. Его не видно, хотя Любава знает, где он, на каком судне. Маркешка ухитрился выпросить себе отпуск на день, съезжал на берег.

… Хабаров стоял на барже, не видя вокруг лиц людских. «Столько мундиров! Одни мундиры заместо людей! Сколько знакомых, и будто нет никого! И не скажешь слово. В мундиры все затянуты, рты у них позаткнуты, людей как нет. Одна амуниция на этой барже, начальство, сам генерал, а мы при нем – как резьба при коньке».