Покорители студеных морей (с иллюстрациями)

— Мы к тебе, брат, — робко обратился к нему Сассенбеке. Человек обернулся.

— А-а, Картавый! — сказал он негромко. — Какие новости? Чем порадуешь?

— Со мной гонец из Новгорода, брат. Он принес тебе срочное письмо.

Одноглазый молча протянул руку. Иван Калика заторопился и, разорвав подшитую к рубахе подкладку, вынул свернутую вчетверо бумагу.

— Читай, — приказал вождь. Иван Калика прочитал грамоту.

— Так, так… Новгородские корабли купца Амосова везут богатые товары. Во что бы то ни стало их надо уничтожить, иначе Мнланио грозит смерть… Так, так…

Он взял деревянный молоток и стукнул в бронзовый диск, висевший возле стола. Неслышно появился один из братьев.

— Принять гостей, — не глядя, распорядился Одноглазый. — Идите, братья, — добавил он.

Все ушли.

Охватив руками большую голову с копной рыжих волос, вождь долго сидел, не шевелясь. Злая тоска давно точила главаря разбойников. Ничто не радовало его, ничто не приносило ему утешения. Десятки подвигов, совершенных им в морских битвах, казались вождю бесцельным, никому не нужным делом.

— Так, так… — сказал он вдруг. — Еще двадцать кораблей пойдут ко дну, но когда же я доберусь до тебя, проклятый поп!.. Когда ты взвоешь, подвешенный на крюк!.. Я припомню тебе отца, припомню мать… — заскрипел он зубами.

Одноглазый снова задумался.

— Когда же я соберу силы и разом смету с родной земли всю нечисть: попов, этих черных трутней, и кровожадных рыцарей с крестами на одеждах! Когда я смогу отомстить за кровь многих невинных людей! О, как я хочу поговорить с тобой, великий магистр!.. — Великан сжал кулаки. — Если бы не брат Миланио, попавший в беду, я не стал бы больше расточать силы на грабежи и разбои. — С каждым словом голос вождя делался все тише и тише.

Утром в лагере морских братьев появилась красивая девушка Весть об этом быстро разнеслась среди обитателей залива. Девушка приехала к Жестокому, правой руке вождя.

Не успела Варвара сказать и двух слов, как в комнату вошел Одноглазый.

— Так, так… у тебя в гостях красавица, Жестокий, — хмуро сказал он. — Однако ты не забывай хорошее правило: любая женщина может пробыть в лагере только от восхода и до захода солнца… Выйди-ка, брат, за дверь, мне надо кое-что сказать тебе, — добавил вождь.

Жестокий нехотя поднялся и вышел за Одноглазым.

Сердцем почувствовав неладное, словно кошка бросилась Варвара к плохо прикрытой двери. То, что она услышала, потрясло ее. Она медленно опустилась на скамью.

— Что с тобой, красавица? — бросился к Варваре вернувшийся Жестокий.

Девушка отвела руку разбойника.

— Я слышала, что тебе говорил этот человек, — смотря в глаза Жестокому, сказала Варвара. — Вместе с купцом Амосовым, в его дружине, плывет человек, которого я люблю больше жизни. Помоги мне, Жестокий, спаси моего Дмитрия. Заклинаю тебя вот этим перстнем. — И Варвара протянула руку.

Жестокий молча смотрел то на девушку, то на перстень.

— Твоя просьба священна, — выговорил наконец Жестокий, — твоими устами приказывает всесильный Перун… Скажи мне еще раз: что ты хочешь?

Варвара повторила свою просьбу.

— Я спасу Дмитрия, — твердо сказал Жестокий. — Но как я найду его в бою, — подумав, добавил он, — среди сотен людей? Трудную задачу ты задала мне, девушка.

— Совсем не трудную, Жестокий! — радостно ответила Варвара. — Доспехи вашего богатыря Мечислава едва-едва пришлись ему впору. На состязаниях Дмитрий натянул лук Мечислава и трижды попал из него в цель, — говорила она быстро-быстро. — Ты его сразу заметишь среди тысяч людей.

— Я спасу его, — повторил Жестокий. — А сейчас я велю проводить тебя в Або к нашему человеку. Ты слыхала, что сказал вождь, — тебе здесь нельзя оставаться. Там, в городе, — подумав, сказал он, — ты увидишь своего Дмитрия живым и невредимым.

Глава XXIV. СТУДЕНОЕ МОРЕ

Через неделю тяжелого пути по порожистым рекам как-то вдруг, за крутым поворотом, новгородцам открылся большой залив. Это было Студеное море.

С приближением к морю старик Амосов заметно оживился.

— Поднажмите, ребятушки, — не уставал повторять он дружинникам, — поднажмите, родные!

Гребцам передалось волнение старика — они не жалели сил: карбасы летели, как на крыльях.

Словно желая охватить взглядом все морс, Амосов не отрываясь смотрел на уходящую вдаль темно-синюю, взлохмаченную белой пеной поверхность.

Как только карбас ткнулся носом в приглубый берег,[56] старик сразу помолодел. Лихо выпрыгнув на мягкий песок, он хлопнул по плечу рослого дружинника, возившегося с большим тюком, туго перевязанным сыромятным ремнем, и сказал радостно:

— Глянь, Никита, на морюшко Студеное! Вот оно, привел господь вновь увидеться.

Дружинник выпрямился. Заслонившись ладонью от солнца, он глянул на рассерженное ветром море.

— Оно и есть наше родимое… — начал было он, но запнулся, увидев старого морехода далеко от себя, торопившегося к берегу, на шум морского прибоя.

Пока дружинники сносили дорожную кладь на берег, Амосов неподвижно стоял на обнаженной отливом отмели.

Свежий северо-западный ветер, деловито подгонявший упругие волны, нес привычные запахи моря. Труфан Федорович учащенно дышал; он не обращал внимания на потоки прибоя, время от времени заливавшие бахилы, на брызги, кропившие лицо.

Великая любовь к морю, любовь с ранней молодости, была и сейчас крепка у Труфана Федоровича. Те два года, что он жил в Новгороде, его непрестанно грызла тоска. Сейчас старик был счастлив: родное Студеное море снова рядом, у его ног.

Перед взглядом морехода раскинулись многочисленные островки Онежских шхер, то большие, покрытые высоким густым сосновым лесом, то маленькие голые гранитные скалы.

По вечернему небу, словно живые, неслись вперегонки завитые облака. Скрываясь во мгле, уходил на север каменистый, носатый берег, сплошь покрытый лесом; его окаймляла широкая илистая тонкая полоса отмелей, обсыхающая в отлив и невидимая в приливные часы.

На юге резко выделялись среди невысокого прибрежья плавные очертания Медвежьих голов — гранитных глыб, заросших густым сосняком.

Издалека несся над морем буйный побережник. Оторвавшись от соленых волн, он с яростью налетел на дремучий хвойный лес. И вековые сосны, качая вершинами, отзывались на шум Студеного моря.

— Труфан Федорович, дедушка! — услышал мореход. — Пойдем, тебя поп рыжий кличет.

Амосов обернулся. Увидев мальчика, он положил большую руку ему на голову:

— Идем, Егорушка, идем, родной.

Они сделали несколько шагов.

— Ты впервой море видишь? — вдруг спросил мореход.

— Впервой, дедушка.

Старик остановился:

— Поклонись Студеному морю, Егорий, проси милости. Мальчик подошел к кипящей пене прибоя и низко поклонился.

— Повторяй за мной, — услышал он строгий голос.

— Студеное море, будь милостиво ко мне, Егорию, — повторял прерывающимся голосом мальчуган, — дай счастья и удачи в промысле. Сохрани мою жизнь… А я клянусь, Студеное море, не буду гневать тебя ни словом, ни делом. Буду хранить устав морской, кой деды и прадеды наши почитали. А если нарушу клятву свою, пусть унесет меня в пучину злой взводень.

— Теперь, Егорий, пойдем. Не забывай свою клятву, страшись гнева морского… Рубаху с нови беречь надобно, а честь смолоду, — помолчав, сказал старый мореход.

На ночлег Труфан Федорович расположился в деревянном скиту, сооруженном еще в давние времена монахами Валаамского монастыря. Скит стоял на одном из рукавов, обтекающих многочисленные песчаные острова.

Почерневшие толстые бревна хорошо укрывали братию от непогоды и лихих людей. О новгородских купцах Амосовых монахи слышали. Труфана Федоровича они не знали куда посадить и чем угостить. Попарив гостя в прокопченной баньке, его усадили в горнице на почетное место.